Петербургский изгнанник. Книга первая - Страница 8

«Не видеть и не понимать опасности он не мог, — думал Воронцов о Радищеве, глядя на серенький одноэтажный домик. — Екатерина, напуганная событиями в Париже, немедленно прервала всякие связи с Францией. Бюсты французских философов, украшавшие галлерею Эрмитажа, которыми ещё недавно гордилась императрица перед Европой, — один за другим были удалены по её распоряжению. Всё это должно было подсказать ему, какой большой опасности подвергался он, печатая в такой момент свою книгу, изобличающую самодержавие, призывающую к бунту мужиков».

Воронцов не подозревал тогда, что задумал осуществить Радищев, но о Франции они говорили с ним. Александр Романович припомнил свою фразу, сказанную Радищеву: «События осложняются, если мрамор становится опасным», и его многозначительный ответ: «Их нужно было предвидеть, граф. Россия — пороховой склад, и достаточно одной спички, чтобы произойти взрыву».

Он тогда не уловил в голосе Радищева предупреждения человека, который не только следил за всем происходящим в Европе, но искал ключи к пороховому складу, верил в силы России, способной стряхнуть с себя вековое одеяние одряхлевшего самодержавия. Он тогда не понял его решительности, не остановил Радищева, а мог бы это сделать и предотвратить крушение наиприлежнейшего и полезного в службе человека…

Глафира Ивановна вошла в гостиную шумно и вывела из раздумья Воронцова. Она внесла с собой оживление в дом Рубановских.

— Я всё слышала, — звенел её голос, — муж рассказал мне. Какой печальный конец. Я зашла к вам, милая Анна Ивановна, выразить своё искреннее сочувствие…

Ржевская, в голубом бархатном платье, с пышной причёской светлых волос, остановилась посредине гостиной, заметив Воронцова. Он на минутку залюбовался молодостью и жизнерадостностью этой красивой женщины. Жена сенатора Ржевская умела с достоинством держаться в любом обществе.

— Здесь граф Александр Романович? — как бы в удивлении проговорила она и быстро подошла к нему.

— Здравствуйте, граф. Я давно не видела вас. Все мы следили за делом Радищева… Как можно умного и талантливого человека забросить куда-то в безлюдье и глушь, швырнуть в снежную пустыню?

— Присядьте, княгиня, — сказал Воронцов.

— Благодарю, граф. Я счастлива, что встретила вас в доме Анны Ивановны. А где же Лиза? — быстро осведомилась Ржевская, окинув прищуренными глазами гостиную.

— Лиза! — позвала дочь Анна Ивановна.

— Иду, маменька, — отозвалась та из соседней комнаты и появилась в дверях.

— Как ты бледна, Лиза, — обнимая короткими и пышными руками подошедшую подругу, проговорила Ржевская, — ты не должна отчаиваться, мы что-нибудь придумаем вместе…

— Она уже придумала, — поспешила сказать Анна Ивановна, — но едва ли решение её осуществимо…

— Маменька, не суди опрометчиво, — попросила дочь и дружески приветствовала:

— Граф Александр Романович, здравствуйте.

Александр Романович крепко пожал её руку.

Дамы сели. Воронцов отошёл к изразцовому камину и облокотился на его карниз, издали наблюдая за ними. Снова зазвенел голос Ржевской.

— Сослать Александра Николаевича в Илимск — всё равно что закопать человека живым в могилу. Стоны его не донесутся сюда. Проклятие, посылаемое произволу, замёрзнет в воздухе Илимска, как замерзают там на лету птицы…

— Не говори так, — попросила Елизавета Васильевна, взяв за руки Ржевскую, — от твоих слов мне становится и страшно и холодно…

— Александр Николаевич, сколь знаю я его, — вставил Воронцов, — не такой человек. В нём достанет сил к противоборству с окружением…

— Вы оптимист, граф, — отпарировала Ржевская. — Вам легко рассуждать так, находясь здесь.

Воронцов выразительно приподнял брови.

— Да, да! — поддержала Ржевскую Елизавета Васильевна и убеждённо заговорила:

— Отрезать от жизни того, кто был полон жажды этой самой жизни… Нет, это ужасно, граф!

— Не спорю, ужасно!

Александр Романович не пытался возражать. Ему нравилась страстность, с какой говорили о Радищеве Елизавета Васильевна и Ржевская. Он хотел бы, чтобы они узнали, что Александра Николаевича в Сибири встретят хорошо, создадут ему необходимые условия. Воронцов знал, что его письма к губернаторам возымеют действие: Радищев найдёт в пути поддержку, а в Иркутске Иван Алферьевич Пиль сделает всё возможное, чтобы облегчить участь несчастного…

А Рубановская продолжала:

— Человека, с глубоким интересом наблюдающего за правдой в жизни, закинуть в непроходимую тайгу — значит умертвить его живым. Как хорошо он мечтал о счастье народа и его свободе… Нет, я должна поехать за ним и привезти к нему детей.

В словах Елизаветы Васильевны граф уловил что-то новое. Он не замечал этого раньше в свояченице Радищева. Она говорила убеждённо и вполне осознанно. В её голосе, как показалось ему, слышалась вера в дело Радищева, за которое он пошёл в ссылку. Когда успела проникнуть в её душу эта вера?

Елизавета Васильевна, словно угадав мысли Воронцова, ещё твёрже сказала:

— Моя поездка в Сибирь с детьми облегчит участь Александра Николаевича.

Ржевская горячо подхватила:

— Лиза, ты героическая женщина, — и, прижавшись к подруге, поцеловала её, — дай бог тебе здоровья совершить счастливо эту поездку…

— Твоё одобрение, Глафира, даёт мне силы…

Анна Ивановна сурово взглянула на дочь.

— Мама, не суди строго, пойми: дети, как солнечный луч, обогреют Александра Николаевича, они скрасят дни его пребывания в ссылке.

— Ты подумала о нас? — строго спросила мать.

— Елизавета Васильевна, вы можете лишиться всех гражданских прав, — сказал спокойно Воронцов, стараясь убедиться в том, насколько тверда решимость этой молодой женщины, готовящейся совершить великий подвиг, и подчёркнуто продолжал: — Вы бросаете, быть может, навсегда привычную жизнь столицы…

— Ехать добровольно в неволю? — растерянно развела руками Анна Ивановна.

— Да, мама! — непоколебимо произнесла дочь.

— Я не понимаю нынешнее поколение…

— Анна Ивановна, — перебила её Ржевская, — вы должны благословить Лизаньку на такой шаг, а не препятствовать её желанию…

Воронцов наблюдал за дамами и с нескрываемым интересом слушал их. Он заметил, как менялось лицо Елизаветы Васильевны, и понял, какого напряжения душевных сил стоило ей вести этот разговор. Щёки её то рдели румянцем, который проступал большими пятнами, то становились бледными. Ей предстояло сделать серьёзный шаг в своей жизни.

«Конечно, молодая Рубановская, — размышлял Воронцов, — охваченная благородным чувством, не представляет отчётливо ни трудностей такой поездки, ни осложнений, какие она может вызвать лично для неё и всей семьи. Чтобы выехать в Сибирь и встретиться там с Радищевым, нужно было получить специальное разрешение. Добиться последнего будет стоить больших усилий. А дорога?»

Граф Воронцов окинул взглядом Елизавету Васильевну, словно желая измерить её физическую силу, чтобы решить, сможет ли она совершить такую поездку, перенести тяжесть и лишения трудного и большого пути.

«Хватит ли мужества у неё? — спрашивал себя граф, — великие душевные силы нужны для такого подвига женщине. Достанет ли их у Елизаветы Васильевны?».

— Граф, почему вы молчите? — обратилась к нему Анна Ивановна, — Лиза отрешается от сестры и матери, от близких подруг. Можно ли жертвовать этим?

— Можно! — утвердительно сказала Ржевская.

— Княгинюшка, вы разрываете моё сердце на части… Граф, Александр Романович, скажите же своё слово, — взмолилась Анна Ивановна.

— Я должен подумать, это не так просто, как кажется… Сказать легче, чем сделать такой смелый шаг в жизни.

Елизавета Васильевна встала. Лицо её заметно преобразилось. В нём выразились решимость и готовность принять в жизни самое трудное, что могло её ожидать, преодолеть его. Энергичной и смелой женщиной, с сильной волей, предстала она в этот момент, готовой пойти на любые жертвы во имя того большого бескорыстного чувства, которое по её заверению, должно было принести утешение Радищеву в ссылке.