Петербургский изгнанник. Книга первая - Страница 35

Александру Николаевичу было искренно жаль её, но он не мог думать о глубокой привязанности к Сумароковой. Каждая встреча с ней рождала в нём чувство раздвоенности. Между ним и Натали незримо вставала Елизавета Васильевна. Любовь к Сумароковой непоправимо обидела бы и огорчила чистоту его отношений к свояченице, к которой он питал глубокое уважение и которой был многим обязан.

Натали была горда и глубоко старалась запрятать своё чувство. Свою любовь к Радищеву она скрывала даже от брата, боясь, что он посмеётся над её увлечением. Эта же боязнь удерживала её и от проявления своих чувств перед Радищевым. И сейчас Сумарокова заговорила с Александром Николаевичем о чём-то постороннем. Робея перед ним, она не находила нужных слов. Прошло несколько неловких минут. Натали вопросительно посмотрела на Радищева: можно ли заговорить с ним о волновавшем её. На лице Александра Николаевича отражались одновременно доброта и строгость, от которых веяло благородством и силой. Глаза его будто внушали: «Говори, я жду». Натали насмелилась:

— Не судите строго, если я спрошу…

Он назвал её просто по имени, как сестру, и ободрил этим.

— Говорите, Натали.

Она совсем осмелела.

— Почему вы такой скрытный, далёкий, недоступный, Александр?

Натали ждала его опровержения, а Радищев молчал. Он словно не угадывал её желания.

— Я? Может быть, — нерешительно ответил Радищев и задумался.

Сумарокова не знала и не могла знать о причинах его сдержанности. Радищев подумал о их отношениях совершенно по-новому: он, человек вдвое старше и опытнее её, не мог и не имел никакого права обманывать доверчивость юного сердца. Его чувства к Натали с первой встречи не были глубокими. Их скорее можно было назвать романтической влюблённостью, дыхание которой хорошо, приятно, но не более.

Александр Николаевич взял под руку Натали. Они тихо пошли вдоль берега. Шумел ледоход Иртыша, в небе догорали огни заката. Они шли, каждый по-своему счастливый и несчастный. Впереди было темнеющее небо, вечерний Тобольск, затянутый густой синевой. Где-то далеко, далеко задрожала фосфорическим сиянием звезда-вечерница, излучая на землю чистый и холодный свет. Каждый из них, смотря на неё, подумал о родном и самом близком.

Противоречивое чувство охватило и Натали. Оно шло извне. Сумарокова только подчинялась ему. Она искала счастья, прислушивалась к зову сердца и чувствовала, что не может пойти по этому зову…

Радищев в эту короткую встречу до конца осознал невозможность их счастья ни здесь в Тобольске, ни там, в неведомом крае, куда лежал его путь.

Пусть останутся о Натали лишь незабываемые и приятные воспоминания. Всё хорошее Александр Николаевич умел хранить и помнить. Ему стало ясно, что в Сумароковой всё это время боролись сложные чувства. Она переживала свой внутренний конфликт мужественно и стойко, с той силой и упорством, какие сопутствуют всегда чистым душам. Она была для него именно таким человеком и навсегда такой останется.

Натали хотелось услышать хоть какой-нибудь отзвук на свои переживания.

— Скажите, кто вы для сердца моего?

— Я?

— Да, Александр!

Натали высвободила свою руку из его руки, готовая услышать долгожданные слова. Её вопрос Радищев понял по-своему. Много любопытствующих спрашивали его, почему он очутился здесь, в Тобольске, и сослан в сибирскую ссылку. Об этом его спрашивал Панкратий Платонович, этим же интересовался губернатор Алябьев, пытаясь узнать, чего он хотел добиться своей книгой.

Кто он, что за человек? Об этом спрашивали десятки любопытных глаз, внимательно рассматривавших его, когда он впервые появился в наместническом правлении, в театре, в салонах именитых тобольцев. Александр Николаевич ловил молчаливо-любопытные взгляды на себе, словно действительно являлся загадкой для людей, кто же он в конце концов.

И хотя вопрос Натали таил в себе лишь личные мотивы, Радищев воспринял его на этот раз шире и полнее. Ответ на такой вопрос уже созревал. Отвечая ей экспромтом, Александр Николаевич отвечал всем, кто он, что за человек, как следует понимать и расценивать его твёрдый шаг, проложенный вперёд и для других, таких же как он смельчаков.

Сумарокова не поняла его ответа. Смысл стиха до неё дошёл много позднее. В этот момент она была лишь удивлена таким ответом и даже обижена им. Чёрные глаза Натали посмотрели на Радищева растерянно. Это был её последний и прощальный взгляд.

— Прощайте, Александр… Больнее всего сознавать свершённую ошибку…

Она резко повернулась и быстро зашагала от него.

— Натали! — крикнул ей вслед Александр Николаевич.

Сумарокова не обернулась. Она бежала. Слёзы горечи застилали глаза.

Радищев долго бродил по берегу Иртыша. «Натали не поняла его. Поймут ли другие смысл сказанного для неё, но относящегося ко всем любопытствующим узнать о нём лишь правду?»

Он старался отвлечься, думать о другом. Подумал о том, чем славна была эта сибирская, легендами овеянная река, шумевшая внизу. Александр Николаевич пытался представить пространства, пересекаемые её извилистым руслом от гор Киргизского царства до Ледовитого моря. Ещё раз перед ним встал образ храброго Ермака, он вспомнил о Бухгольце и Лихачёве, участниках экспедиции, снаряжённой ещё Петром I в Среднюю Азию. Но всё это не заслонило образа пылкой Натали, только что бывшей на берегу. Мысли его были о Сумароковой…

В небе сияли мириады звёзд. Одна из них, самая далёкая, на мгновение запылала ярче других, а потом устремилась вниз и на лету погасла. Он сравнил вспыхнувшие было чувства к Натали с погасшей звездой Пусть она ушла, но воспоминания об этой встрече останутся навсегда…

Он возвращался в гостиницу, когда сумерки окутали улицы города густой, влажной мглой. С Иртыша доносился теперь уже стихающий шум ледохода. Всё объяла звёздная ночь, полная чудесного обновления и силы смело шагавшей весны.

О вольном и неограниченном общении Радищева с местным обществом, о внимании, которое привлекала его личность в Тобольске, стало известно в столице. Из Санкт-Петербурга последовало секретное предупреждение и выговор губернатору. Несмотря на это, Алябьев старался ничем не показать неприятности, полученной им по службе. Он продолжал снисходительно относиться к государственному преступнику. Он успел полюбить смелость и ум этого исключительного человека.

Но как ни скрывал Алябьев свои неприятности, слухи о секретном предупреждении и выговоре ползли среди чиновников губернского правления, суда, казённой палаты, приказа общественного призрения. Они распространялись и в городе.

Дохтурова торжествовала. Она сама побывала во многих знатных домах и поведала, что её молитвы услышаны; петербургский вольнодумец и смутьян немедля оставит Тобольск и под конвоем отправится дальше по этапу. Фантазия мстительницы разыгралась: она вольна была говорить сейчас всё, что приходило ей в голову. Доверчивые, досужие барыньки верили ей и перешёптывались с соседками. И плыли по городу небылицы о Радищеве.

Спокойствие Александра Николаевича поколебалось. Степан сообщил ему:

— Царица, сказывают, разгневалась. Губернатора наказала, вас, батюшка, грозится заковать в цепи…

Лицо Радищева передёрнула судорога, глаза опечалились. Как ни нелепы были слухи, а дыма без огня не бывает. И когда об этом же намекнул посетивший его Панкратий Сумароков, он поверил — тобольская фортуна изменила ему.

Он стал замечать: теперь к нему относились если не неприязненно, то насторожённо. Многие из тех, кто считал за удовольствие и даже счастье побывать в его обществе, стали сторониться его. Личность Радищева, окутанная сплетнями, внушала страх.