Петербургский изгнанник. Книга первая - Страница 29

— Степанушка, горячего кофею.

Слуга подал на подносе кофейник с маленькими чашечками. Пётр Дмитриевич отпил несколько глотков горячего кофе и поставил чашку на поднос.

— Граф Александр Романович интересовался, сколь истинно стремление сибирского купечества возобновить Кяхтинский торг.

— Мысли мои незрелы, но сколь наблюдал я, вред пресечения торга с Китаем не столь повсеместен, — сказал Радищев.

Пётр Дмитриевич Вонифантьев, пересев на диванчик, забросил руки на деревянную спинку и часто забарабанил пальцами, украшенными дорогими перстнями.

— Все желают возобновления Кяхтинского торга. Говорят, пользы от него велики.

— Я раскольник в этих мнениях и не смею обобщать факты, Пётр Дмитриевич.

Пальцы Вонифантьева перестали барабанить.

— Ассигнации падают в цене. Кяхта может послужить способом к возвышению их курса.

— Не думаю, Пётр Дмитриевич. Причины упадка в другом — в безмерном выпуске ассигнаций. Бумажные деньги — гидры народные.

— Вы осуждаете денежную политику…

— Да, да! — горячо сказал Радищев. — Бумажными деньгами дырявую казну не залатаешь. Чрезмерные долги покрываются золотом.

— Кяхта облегчит государственную казну…

Они заспорили о неудобствах, которые принесло закрытие Кяхтинского торга и о выгодах, которые сулило возобновление торговых сношений с Китаем.

— Торг с китайцами должен быть неограничительным… Я — сторонник свободной торговли в Кяхте…

Вонифантьев был горяч в своих доказательствах, хотя не столько прочно убеждён в правоте своих выводов. Знакомый с модным учением Адама Смита о неограниченной свободе торговли между государствами, которое сводилось к тому, чтобы Англия была большим промышленным центром, а все остальные страны являлись бы земледельческими провинциями, зависящими от неё, он больше пересказывал мысли Смита, нежели излагал свои.

— Это новейшее мнение, — сказал Радищев, стремясь подчеркнуть, что он знаком с учением Смита и не разделяет его, — слишком спорно. За него пусть ратуют сами англичане, нам, россиянам, оно не приемлемо… Торг сам себе законодатель во многих правилах…

В противоположность Вонифантьеву, Александр Николаевич был осторожен в своих суждениях. Заметив его излишнюю нервозность при последних словах, Радищев заключил:

— Пётр Дмитриевич, говорить о неудобствах или выгодах китайского торга можно, когда досконально будет известно, сколь пресечение торга на Кяхте отразилось на доходах земледельцев, сколь сей торг сулит выгоды и большому ли числу людей даст пропитание…

Вонифантьев, занятый своей прежней мыслью, хитровато-прищуренными серыми глазами посмотрел на Радищева и спросил:

— Что важно сделать в Сибири до открытия торга в Кяхте?

Радищев, прежде чем ответить, подумал.

— Выгодно было бы для торговли всего Сибирского края, — сказал он, — учредить в Барнауле или другом городе торговый банк, наподобие учреждённого в Астрахани. Банк мог бы выдавать деньги с условием оплаты их в Москве или Петербурге…

— Н-да-а! — неопределённо протянул Вонифантьев и ещё раз спросил о доходных отраслях торговли местного края.

У Александра Николаевича ещё ранее сложилось определённое мнение на этот счёт. Затронутого вопроса он касался уже в своём «Описании» и сейчас твёрдо сказал:

— Кроме ярмарки в Ирбите, Енисейске, Берёзове — доходная отрасль торговли производится в пограничных крепостях, известная под именем сатовки или мены с киргис-кайсаками. Они привозят много товаров из Бухарии и обменивают их на российские изделия.

— Важно, очень важно! — торопливо вставил Вонифантьев и продолжал: — Граф Александр Романович горячо желает одного, чтобы торговля с другими народами велась бы товарами наших фабрик и на чистые деньги, нужные казне…

— Самое страшное, Пётр Дмитриевич, — сказал Радищев, — киргис-кайсаки привозят ещё пленных калмыков и променивают русским купцам на дешёвые изделия и всякие безделушки…

— Торговля живым товаром?!

— Купцы русские, — с возмущением продолжал Радищев, — такою куплею невольников прививают рабство, свойственное завоевателям Америки…

— Н-да-а! — безразлично протянул Вонифантьев, не желая продолжать разговор на щекотливую тему. Он опять поинтересовался, что важно сделать для развития торговли сибирского края.

— Пространство земли неизмеримо, а всё почти изъемлется от очей правительства, — осудительно сказал Радищев.

Вонифантьев насторожился, предугадывая, куда далее потечёт речь пылкого собеседника.

— Сибирь была всегда золотым дном и будет им для тех правителей, которые более радеют о своей мошне, нежели о совести…

— Господин Радищев, не будем касаться недозволенных тем…

— О заклад можно удариться: если всё пойдёт начатым ныне порядком, то ничего не изменится в Сибири…

Статский советник Вонифантьев встал и заходил по комнате.

— Разговор наш о торговле, не втягивайте меня в крамолу! — Он рассыпал холодный неприятный смешок и словно напомнил этим Александру Николаевичу об его положении изгнанника. Боль защемила успокоившееся сердце Александра Николаевича.

Вонифантьев, заметив, что огорчил Радищева, сказал:

— Должен вас обрадовать, граф Александр Романович передавал мне, что ходатайствует о включении вас в дипломатическую экспедицию в Китай. Сей разговор происходил у него с графом Безбородко.

Слова Вонифантьева возрождали надежду на избавление от ссылки, давали простор для действий, открывали перед Радищевым широкие горизонты деятельности, но он слабо верил в такой счастливый исход своей судьбы.

— Да, это был бы хороший случай к скорейшей выслуге честному человеку, попавшему в беду…

Пётр Дмитриевич сказал это в третьем лице, чтобы не обидеть и не причинить Радищеву лишнего огорчения.

Александр Николаевич молчал. Тогда Вонифантьев осторожно спросил его о жизни в Тобольске.

— Обрёл небольшое общество, — ответил Радищев. — Свет не без добрых людей, — и твёрже сказал: — Жизнь мою скрасил приезд родных.

Вонифантьев посмотрел на золотые часы.

— Прошу извинения, мне пора, — и, как бы поясняя причину своего ухода, добавил: — Время тёплое, снег быстро тает, едва ли успею на санях добраться до Томска.

— Завтра в путь?

— Поутру выезжаю. Не обижайтесь на меня…

— Установятся летние дороги, и я тронусь далее, — тяжело вздохнув, сказал Радищев.

— Надеюсь встретимся в Иркутске.

Пётр Дмитриевич распрощался с Радищевым. Александр Николаевич остался один. Он долго не мог собраться с мыслями, потревоженный словами Вонифантьева о возможном участии в дипломатической экспедиции в Китай.

Радищев не верил в эту возможность, но она его окрыляла и давала ему свежие силы, вдохновляла его. Александр Николаевич остановился против карты. Вот перед ним Россия. На востоке её утро, а на западе глубокая полночь. Так велики её пространства, что и солнце не в силах враз объять земли российские.

Сибирь занимала почти три четверти обширной территории России и хранила свои богатства под спудом. Их ещё никто не знал. Александр Николаевич задумывался о путях, которые могли бы привести Сибирь к использованию её богатств. Их нужно было быстрее положить к стопам отечества. Он приходил к выводу: нужно иное начертание карты, чем оно есть, понимая под ним пути развития далёкой окраины России.

— Елизавета Васильевна!

Ему хотелось сказать ей о том, что сообщил Вонифантьев, но он боялся вслух произнести об этом. Рубановская появилась в дверях, он радостно улыбнулся ей и заговорил о Сибири.

Слушая горячие, порывистые и страстные слова о будущем этого неведомого ей края, стоя рядом с ним возле карты, она пыталась понять всё, что его волновало, ей хотелось жить его смелыми мечтами.

Но как только Александр Николаевич оторвался от карты России, горящие глаза его потускнели и голос зазвучал не столь уж твёрдо.

— Для сочинения таковой карты не исправниково искусство нужно, а головы и глаза Лепехина, Палласа и Георги…

— Всё будет так, я верю, — сказала Рубановская, — не надо отчаиваться. Такое время настанет! Оно придёт. Нужны терпение и подвиги сынов отечества.