Петербургский день - Страница 2

Иванъ Александровичъ вскочилъ и прошелся нѣсколько разъ по кабинету, потомъ щелкнулъ пальцами.

– Я долженъ написать ей нѣсколько строкъ, поблагодарить ее, показать, что я понялъ. Написать тонко, умно, остроумно; это у меня выходитъ – рѣшилъ Иванъ Александровичъ, и присѣвъ снова къ столу, раскрылъ бюваръ.

Нѣсколько строчекъ потребовали, однако, добраго часа времени и почти цѣлой коробки бумаги. Наконецъ записка была сочинена. Воловановъ позвалъ Матвѣя и приказалъ сбѣгать за посыльнымъ.

– Вотъ, любезный, снеси это по адресу. И если лакей или курьеръ спросятъ, отъ кого, скажи, что не приказано говорить. И даже вотъ что лучше всего: отдай письмецо горничной, чтобы барынѣ въ собственныя руки, – распорядился Воловановъ, отпуская посыльнаго.

«Теперь какъ разъ мужъ уѣхалъ въ департаментъ, она одна, и… чудесно»! проговорилъ онъ вслухъ, снова щелкнувъ пальцами. – «Недурненькій завязывается романъ, весьма недурненькій».

Онъ сталъ глотать простывшій чай и прожевывать филипповскій калачъ, терпѣливо бѣгая въ то же время по развернутой газетѣ.

«Однако, что новаго? Не могу же я выѣхать изъ дому, не зная о чемъ и что говорить», – торопилъ онъ самъ себя.

«Въ телеграммахъ ничего. Производствъ никакихъ. Покойниковъ много, но все какіе-то неизвѣстные. Передовая о пониженіи пошлины на антрацитъ; какое мнѣ дѣло до антрацита? Въ фельетонѣ, однако, что-то философское. Это хорошо: такіе фельетоны всегда даютъ, о чемъ говорить въ обществѣ. Новыя мысли бываютъ. Вотъ и тутъ, что-то о восточной цивилизаціи. Такъ, такъ, очень хорошо. Восточная цивилизація неизмѣримо выше европейской… очень хорошо. Она сберегаетъ народы, оставляя ихъ въ бездѣйствіи… отличная мысль! Объ этомъ даже съ дамами можно говорить».

– Матвѣй, одѣваться!

Матвѣй появился, но вмѣсто того, чтобъ принять на руки сброшенный бариномъ халатъ, ухватился за букетъ и понесъ его вонъ.

– Куда? Зачѣмъ? – крикнулъ Воловановъ.

– Отдать надо. Пятый разъ уже спрашиваютъ.

– Какъ отдать? кому отдать? кто спрашиваетъ?

– Седьмой номеръ. Луизѣ Андреевнѣ пукетъ присланъ, мамзели…

– Что-о!? – заревѣлъ Воловановъ такимъ дикимъ голосомъ, что Матвѣй чуть не выпустилъ букетъ изъ рукъ. – Ты меня убить хочешь, зарѣзать? Вѣдь я директоршѣ записку послалъ…

Усы Матвѣя совсѣмъ повисли, глаза начали часто моргать.

– Воля ваша, Иванъ Александровичъ, я тутъ не причина. Швейцаръ перепуталъ. Вы-бы хозяину пожаловались, – бормоталъ онъ.

Воловановъ въ невыразимомъ отчаяніи поднялъ надъ головой кулаки и потрясъ ими въ воздухѣ.

Бронзовые часы на томъ самомъ каминѣ, гдѣ недавно стоялъ «пукетъ», причинившій такое непріятное разочарованіе Ивану Александровичу Волованову, пробили двѣнадцать. Иванъ Александровичъ схватился за голову.

– Боже мой, вотъ ужъ и день начинается! А я еще не успѣлъ даже одѣться… Когда же я въ должность поспѣю? – пробормоталъ онъ. – Удивительно, какъ петербургское утро всегда бываетъ наполнено разными пустяками; не успѣешь даже какъ слѣдуетъ собраться съ мыслями. – Матвѣй, одѣваться!

Матвѣй, нѣсколько оторопѣвшій отъ постигшихъ ихъ обоихъ неудачъ, принялся стягивать съ барина халатъ и прочія принадлежности утренняго туалета. Но едва только Иванъ Александровичъ приготовился просунуть голову въ воротъ крахмальной сорочки, какъ Матвѣй объявилъ своимъ сиповатымъ голосомъ:

– А тамъ прачка дожидается. Бѣлье принесла.

– Ну вотъ, есть мнѣ теперь время возиться съ прачками. Прими отъ нея, а за деньгами пусть потомъ зайдетъ, – отвѣтилъ Воловановъ. – А она какая изъ себя? не старая?

– Гдѣ-жъ старая? Прачки никогда старыя не бываютъ. Нешто старую пошлютъ по господамъ ходить.

– Молоденькая?

– Да вотъ извольте посмотрѣть, я ее сюда кликну.

– Оселъ, какъ же я могу въ такомъ видѣ съ ней разговаривать? И времени у меня теперь нѣтъ. Ты лучше объясни толкомъ, какъ она изъ себя? хорошенькая?

– Дѣвка хорошая. Видная такая изъ себя. Да вы извольте сами взглянуть.

– Ну, позови. Впередъ знаю, что рожа какая нибудь.

Матвѣй удалился, и черезъ минуту впихнулъ въ гостиную здоровеннѣйшую бабу, при взглядѣ на которую можно было тотчасъ убѣдиться, до какой степени прачешное ремесло способствуетъ тѣлесному развитію женщины. Всѣ формы ея отличались преувеличенною шаровидностью, даже губы и носъ были какіе-то вздутые, и затвердѣлый, неискоренимый румянецъ заливалъ все лицо.

Иванъ Александровичъ успѣлъ снова накинуть халатъ и вышелъ изъ спальной съ улыбкой пріятнаго ожиданія. Но излишество пластической красоты, разлитое въ фигурѣ прачки, видимо нагнало на него оторопь, и улыбка его приняла какое-то вымученное выраженіе.

– А, такъ это вы и есть? Вы, то-есть, на меня стираете? – проговорилъ онъ безъ всякаго апломба.

– Да-съ, мы бѣльемъ занимаемся.

– Прекрасно, моя милая, прекрасно. У васъ и счета, есть?

– Какъ-же, есть. Ужъ будьте столь добры, позвольте получить, а то по этакой слякоти и ходить невозможно. Я и то вона какъ подолы-то свои захлюпала.

И для пущей убѣдительности, посѣтительница захватила рукой юбки и подняла ихъ на полъ-аршина отъ полу, при чемъ глазамъ Волованова предстали громадныя ноги, обутыя въ мужскіе сапоги, густо облѣпленные грязью. Иванъ Александровичъ даже вздрогнулъ, до такой степени было оскорблено его эстетическое чувство.

– Заплати ей по счету! сію минуту! – прикрикнулъ онъ на слугу, спасаясь обратно въ спальню.

– Ну, иди, иди, натопчешь еще тутъ! – прикрикнулъ въ свою очередь и Матвѣй, понявшій неблагопріятное впечатлѣніе, произведенное прачкой на барина. – Претъ тоже въ гостиную, въ сапожищахъ-то.

Въ передней раздался звонокъ. Матвѣй, выпроводивъ прачку, явился отпереть двери. Вошелъ бѣлокурый молодой человѣкъ, довольно франтовато одѣтый, съ узломъ, завернутымъ въ кусокъ чернаго коленкора.

– Портной, что-ли? – спросилъ Матвѣй.

– Портной. Метръ-тальеръ. Баринъ дома? – освѣдомился въ свою очередь вошедшій.

– Дома. Платье принесли? Обождите тутъ, сейчасъ доложу.

– Хорошо. Да вотъ что, почтеннѣйшій, скажите-ка мнѣ перво-наперво, баринъ вашъ говоритъ по французски?

– По французски? Для чего ему? Н-нѣтъ, по французски онъ, кажись, не говоритъ.

– Ну, тогда я буду замѣсто француза. Карашо. Доложите, почтеннѣйшій, что французъ-закройщикъ платье принесъ отъ портного Плевушина.

Иванъ Александровичъ пріятно удивился, узнавъ, что у его портного Плевушина закройщикъ-французъ, и снова вышелъ въ гостиную.

– Бонжуръ, мосье, – привѣтствовалъ его бѣлокурый молодой человѣкъ, оказавшійся, когда снялъ пальто, въ необычайно пестрой жакеткѣ и свѣтло-голубомъ галстукѣ. – Мосье парль франсе?

– Вуй, мерси… то-есть, если нужно, но предпочитаю говорить по-русски, – отвѣтилъ, нѣсколько смущаясь, Воловановъ. – Вѣдь вы, вѣроятно, говорите немножко по-русски?

– А, вуй, мосье, команъ-донкъ. Пожальста, будемъ говорить по русски. Вашъ пара готовъ. И очень удачный вышла пара. Мосье будетъ ошень довольный нашей работъ.

«Чортъ возьми, французъ на меня шилъ, еще бы не быть довольнымъ», – подумалъ Иванъ Александровичъ.

– Скидайтъ, пожальста, вашъ калатъ, мы чичасъ будимъ примѣрайтъ, – продолжалъ портной, расправляя и встряхивая пиджакъ, жилетъ и брюки.

Воловановъ сѣлъ и съ наслажденіемъ протянулъ ноги. Брюки въ мелкую полоску, съ туго заутюженной складкой, обхватили ихъ. Онъ всталъ, оправляясь, а портной быстро затянулъ сзади пряжку.

– Вотъ, мосье, вы имѣйтъ франсускій работъ. Регарде фасонъ. Сидитъ первый сортъ.

Воловановъ посмотрѣлся въ зеркало. Брюки сильно морщили, талія приходилась гораздо выше, чѣмъ слѣдовало, сзади торчало угломъ. Но такъ какъ это была французская работа, то онъ только помычалъ немножко носомъ, и предоставилъ надѣть на себя жилетъ и пиджакъ. Тутъ тоже какъ будто не все было благополучно, и Воловановъ даже спросилъ тономъ сомненія:

– Развѣ теперь такъ широко стали дѣлать?

На это портной только погладилъ его обѣими ладонями по спинѣ, и отвѣтилъ: