Петербург - нуар. Рассказы - Страница 52

— Китайцы в плане кухни большие озогники. — Не прерывая речи, Челноков снял с подставки клокочущий чайник. — Я в их гестоганы ходить побаиваюсь. Заметили — у них довольно кгупные общины в наших гогодах, однако совсем нет кладбищ. Как думаете, почему?

— Пригласите ко мне Демьяна Ильича, — обратился Цукатов к Лере, уже понявшей, что она прощена, и шурующей в шкафу в поисках кофейной чашки. Потом повернулся к Челнокову: — Да, шимпанзе. Пожалуй, шимпанзе. Так будет лучше.

Неприбранность жилища Демьяна Ильича ничуть хозяина не волновала и по существу была чистой видимостью — каждая вещь здесь знала своё место. Протяни руку — и она уже в ладони. Брось — и легла туда, откуда взял. Инструменты столярные и скорняжные, склянки с кислотами, солями, щелочами, квасцами, лаками и мышьяковым раствором, формы для гипсовых отливок тонких лодыжек (дистальных отделов ног) каких-то копытных, россыпи стеклянных глаз с ручной росписью радужки и бликом в зрачке, баллоны монтажной пены, клеи, тряпки, обрывки шкур, перья… Демьян Ильич в чучельном деле был алхимик, как Гварнери в скрипичном. Он изобрёл особый раствор для консервации свежего материала, чудесный состав на́мази для пикелевания птичьих шкур и выделочный раствор для шкур зверей, изменяющий свойства мездры, делающий шкуру эластичной и неподвластной плесени и грибку. Много загадок отгадал он в своём ремесле, много знал особенных ухваток, таких, что оставались для других непостижимыми. Отмока, расчистка мездры от прирезей мышц, обработка очинов перьев, обезжиривание и мытье, пикелевание, сушка и отволаживание — на каждый шаг в деле он имел свой секрет и тайный ключ. Мех на выделанных им шкурах лоснился и не редел, перо никогда не выпадало. Рецепты его обработки, тёмные тропы потаённого искусства, ускоряли дело впятеро, а то и вдесятеро. Другому мастеру в такой срок шкуру не выделать, а смонтируешь зверя или птицу с невыделанной — загниёт, провоняет и посыплются мех и перо. А если не загниёт — не избежать ссыхания шкуры на чучеле, искорёженных форм, лопнувших швов и загибания пришовных краёв над обнажённым манекеном, которые не исправить никакими бандажами и креплениями. У Демьяна же Ильича и в короткий срок всё выходило превосходно — угрюмой благодатью снизошёл на него гений ремесла.

— Инволюция… Гхм-м… — Указательный палец хранителя возносился ввысь. — Инволюция… Да… Из ангела родится змей, а не обратно…

Он говорил сам с собой в минуты, когда настроение его становилось цветным. Демьян Ильич придумал наконец, как заманить чертовку в логово. Она придёт сама — ремонт затеяла, а он исподтишка сосватал ей потолочного мастера. Подложного — сквернавца одного из столярки музея на Стрелке, жадного до денег и глупого как табуретка. Тот приведёт её к Демьяну Ильичу, как будто показать работу, мол, днями натянул тут потолок — пойдёмте поглядим и убедимся в его необычайных совершенствах… А с мастером Демьян Ильич потом сочтётся — позовёт к себе расплатиться и разбудит в нём хоря.

Лера недолюбливала и немного побаивалась хранителя музейных фондов. Взгляд у Демьяна Ильича был острый, жалящий, брови густые, лохматые, лицо желтоватое, костяное, характер нелюдимый, скверный. Однажды, встретившись с ним в коридоре у дверей генетической кухни, где увлечённые наукой студенты варили кашу дрозофилам, Лера машинально улыбнулась ему большим ртом и махнула под очками ресницами. И, уже разминувшись с хранителем, услышала вслед: «Гхм-м… Знатный страус». Уши у Леры покраснели, по спине побежали нехорошие мурашки. Неслыханный хам!

Потом Лера специально рассматривала себя в зеркале: ну да — высокая, стройная, широкобёдрая, ну да — длинная шея, крупный рот, большие — под линзами — глаза… Молодая, здоровая, красивая, боевитая… Одно слово — Артемида. При чём тут страус? Что за фантазии?

Демьян Ильич был в музее. Отозвался издали — «да, да», — но отворил не сразу, долго шаркал за дверью. Открыв, посмотрел исподлобья. Белый халат его был несвеж, шевелюра растрёпана, неопрятна, башмаки — в пыли и изношены до неприличия. Холодно, не пряча высокомерной неприязни, Лера передала хранителю приглашение Цукатова. И, не дожидаясь ответа, надменно развернулась — на цокающих каблучках отправилась в лаборантскую переписывать заявку на реактивы, материалы и лабораторную посуду. Лопатки её морозно покалывал вонзённый сзади взгляд.

— Блошка по саду гуляла, вошка кланялась, да блошка чванилась… — бормотал Лере в спину Демьян Ильич, и глаза его, миг назад колючие, как шило, затягивала глянцевая поволока.

— Давайте наконец определимся — берётесь или нет? — Цукатов обращался со смурным, сычом глядящим на профессоров хранителем невозмутимо, словно на нём были железные рукавицы. — Времени немного. Деньги надо освоить до конца года. Стало быть, у нас месяц.

Томительная пауза.

Цукатов лукавил: случалось, он отчитывался за приобретённое оборудование голой бумагой, а приборы доставлялись позднее, — ничего, с рук сходило. Ответственности заведующий кафедрой не боялся, потому что раз и навсегда сделал для себя выбор между тем, что должно, и тем, что легко. Сколько бы ни потребовалось науке убить живых существ, чтобы изобрести снадобье от смерти, он убил бы их всех без колебаний.

— Гхм-м… — Голос Демьяна Ильича скрежетал, будто старый, редко пускаемый в дело механизм, и царапал слух; хранитель тягостно улыбался непригодным для улыбки лицом и неопределённо двигал мохнатыми бровями. — Искать надо… Да…

И снова пауза.

Молчание в присутствии хранителя наливалось свинцом и обретало тяжесть, производя впечатление ещё более мучительное, чем разговор. Когда он молчал, он словно делался всемогущим: не приходилось сомневаться — закажи ему утконоса, он добудет и его. Да что утконоса — добудет из небытия вымершего трёхцветного ару и съеденного аборигенами Фиджей Xixuthrus heyrovskyi.

— Так что? — Если Цукатов считал дело важным, он умел быть терпеливым.

— Гхм-м… Конечно, денег маловато… — Брови Демьяна Ильича шевелились, словно волосатые гусеницы. — Да… Однако поспрошаем — глядишь, и сыщется… — Ноздри его встрепенулись, будто он уже пытался взять чутьём дух притаившейся где-то неподалёку добычи.

— И как скоро станет известно?

Брови подползли друг к другу, встретились и замерли.

— Да… Точно дня через два-три скажу.

Когда за хранителем закрылась дверь, профессор Челноков вздохнул так, будто вынырнул из мрачной глубины, в которой ещё бы миг — и задохнулся. Он тяжело переносил вынужденное молчание: Челнокову казалось — когда он молчит, он не существует. А если всё-таки существует, то мельчает, как быстро обесценивающиеся деньги. В? Клещами, чёрт дери, приходится слова вытягивать, — чертыхнулся Цукатов.

— Тяжёлый человек, — согласился Челноков, отхлёбывая из чашки уже изрядно остывший кофе, — Пгямо отогопь бегёт. Если вегить Ломбгозо, э-э… сегийный убийца, не меньше. Студенты наши — не его гук дело?

В позапрошлом году на факультете пропала студентка, а через полгода — студент. Последний, правда, был с физфака, несколько аудиторий которого располагались на одном с биологами этаже, в правом крыле, за генетической кухней. В своё время об этих исчезновениях много говорили, из уст в уста передавались зловещие слухи о маньяке-людоеде, о похищениях и продажах юниц и юношей в сексуальное рабство, о хирургах-потрошителях — торговцах человеческим ливером… В деканате крутились оперативники, опрашивали студентов и преподавателей, но постепенно всё затихло. Пропавших так и не нашли. Да, собственно, и не выяснили толком, где они пропали — в университете или во тьме внешней.

— Тяжёлый характер — не преступление. — Когда Цукатов видел в человеке пользу, он становился снисходительным. — Детей нам с ним не крестить.

— Ещё чего! — возмутился Челноков. — Детей кгестить! Да к нему спиной повегнуться стгашно — в темя тюкнет!

О главном не говорят. Главное чувствуют — это чувство обжигает сердце, и сердце ворочается, словно жук-бронзовка в кулаке. Демьян Ильич отменно разбирался в материале и ошибался редко. Этот парень явно годился в дело. Конечно, придётся поработать, нажать, придавить, раз-другой хорошенько встряхнуть, чтобы растолкать природу, расшевелить под эластичной скорлупой дремлющее естество, заставить проклюнуться, выползти… но все задатки налицо. Про себя хранитель с самобытным юмором называл процесс так: разбудить зверя. И будил. Владел таинственным мастерством.