Песня единого фронта - Страница 5

После бурной перебранки с супругом семидесятилетняя особа в своем воскресном платье явилась в здание священного трибунала и со свирепым выражением лица потребовала тридцать два скудо — долг арестованного еретика.

Инквизитор, к которому она обратилась, сделал соответствующую запись и пообещал расследовать дело.

Цунто вскоре получил приглашение и с дрожью переступил порог зловещего здания. К его удивлению, допроса ему не учинили, а только поставили в известность, что при урегулировании финансовых обстоятельств заключенного иск примут во внимание. Правда, по словам инквизитора, сколько-нибудь значительного остатка ожидать не приходится.

Старик был рад-радехонек, что дешево отделался, и поспешно рассыпался в благодарностях. Но его жену это отнюдь не удовлетворило. Убыток не возмещался ни отказом портного от привычной вечерней кружечки, ни тем, что он теперь шил до глубокой ночи. За сукно, которое лавочник отпустил в долг, надо было платить. На кухне и во дворе старуха надрывалась от крика. Как не стыдно сажать преступника, пока он не расплатился с долгами! Если понадобится, она до самого папы римского дойдет, а свои тридцать два скудо получит! «На костре и без плаща обойдется!» — орала она.

Обо всем случившемся старуха поведала своему духовнику. Он дал совет потребовать, чтобы возвратили хоть плащ. Ощущая поддержку со стороны церковной инстанции, старуха заявила, что плащ, который, конечно, уже надевали, да к тому же еще и сшитый по мерке, ни в коем случае не сможет ее устроить. Ей должны заплатить чистоганом. Но поскольку сгоряча она заговорила излишне громко, священник выставил ее вон. Это слегка привело ее в чувство, и неделю-другую она свой язык придерживала. Инквизиция не оглашала никаких новых сведений о деле содержащегося под стражей еретика. Тем не менее вокруг шептались о том, что на допросах вскрываются чрезвычайно постыдные деяния. Старуха ревниво прислушивалась к нелепым сплетням. Сущей пыткой было для нее узнать, что дела еретика столь плачевны. Этак он никогда не освободится и долга не уплатит! По ночам она уже не спала, а когда августовская жара вконец подорвала ей нервы, дала волю своему языку, рассказывая о наболевшем и посетителям лавок и тем заказчикам, которые приходили на примерку. Из ее слов можно было понять, что церковнослужители впадают в грех, с таким равнодушием отвергая законные притязания простого ремесленника. А ведь налоги все тяжелее, да и хлеб намедни снова подорожал.

Однажды утром за нею был прислан стражник, который препроводил ее в здание священного трибунала, где ей в предостерегающей форме порекомендовали прекратить злостную болтовню. Ее спросили, не стыдно ли ей из-за ничтожных скудо молоть всякий вздор об очень серьезном судебном деле. И дали понять, что таким людям, как она, следует вести себя скромнее.

На какое-то время это заставило ее быть сдержанной даже в такие минуты, когда она вспоминала о «ничтожных скудо», безразличных зажравшемуся святоше, и ее лицо багровело от ярости. Но в сентябре распространилась молва о том, что великий инквизитор в Риме потребовал выдачи ноланца. Переговоры об этом ведутся в синьории.

Весь город возбужденно обсуждал новое известие, и общее мнение было против выдачи. Ни один цех не считал себя подсудным Риму.

Старуха была вне себя. Неужто и впрямь еретику разрешат отправиться в Рим, не расплатившись со своими долгами? Ее терпение лопнуло. Едва переварив невероятную новость, не тратя ни минуты даже на то, чтобы накинуть более приличную юбку, ринулась она к зданию священного трибунала.

Инквизитор, принявший ее на этот раз, был поважнее прежних и держался на диво предупредительно. Почти такой же старый, как и она, он выслушал ее жалобу спокойно, со вниманием. Когда она выложила все, он, сделав паузу, спросил, не желает ли она переговорить с Бруно.

Старуха дала согласие без заминки. Встретиться предстояло завтра.

На следующее утро в крохотной камере с зарешеченными оконцами ей навстречу шагнул маленький исхудалый человек с проредью в темной бороденке. Он вежливо осведомился, что ей угодно. Прежде она видела его на примерке, и лицо заказчика хорошо сохранилось у нее в памяти, но сейчас узнала его не сразу. Должно быть, пережитое им на допросах привело к такой разительной перемене.

Она поспешно ответила:

— Плащ. Вы за него не уплатили.

Несколько секунд он созерцал ее удивленно. Успев за это время восстановить в памяти все, он спросил тихим голосом:

— Сколько я вам должен?

— Тридцать два скудо, — сказала она. — Ведь вы получили счет.

Он обратился к рослому тучному инквизитору, наблюдавшему за переговорами, и спросил, знает ли тот, какая сумма поступила в священный трибунал вместе с его пожитками.

Монах не знал, но пообещал уточнить.

— Как поживает ваш супруг? — спросил узник, снова обращаясь к старухе, словно денежный вопрос разрешен, отношения нормализовались и он принимает посетительницу в самой обычной обстановке.

Сконфуженная дружелюбием маленького человека, старуха пробурчала, что, мол, ничего, самочувствие хорошее, и даже приплела несколько слов о мужнином ревматизме.

Свое следующее посещение священного трибунала она отложила на целых два дня, так как ей пришло в голову, что приличие обязывает ее предоставить этому господину время для наведения справок.

Разрешение еще раз поговорить с ним она получила. Но ей пришлось более часа ожидать в той же каморке с решетками на окнах, потому что узник был на допросе.

Он вошел, едва держась на ногах.

Стульев не было, и он слегка оперся плечом о стену. Тем не менее он тут же перешел к делу.

Очень слабым голосом он сказал ей, что, к сожалению, лишен возможности заплатить за плащ. Имевшихся у него денег при вещах не обнаружено. Но пусть она не расстается с надеждой. Поразмыслив, он вспомнил, что у одного человека в городе Франкфурте, издателя его книг, должны лежать для него деньги. Если разрешат, он напишет этому человеку. Он завтра же похлопочет о разрешении. Атмосфера сегодняшнего допроса показалась ему несколько напряженной, и он воздержался от просьбы, чтобы не провалить всю затею.

Пока он говорил, старуха буравила его своими остренькими зрачками. Уж ей-то ведомо, как умеют отпираться злостные должники! На свои обязательства им начхать, а если припрешь их к стенке, ведут себя так, словно готовы расшибиться в лепешку.

— Зачем вам было заказывать плащ, если у вас не было денег, чтобы заплатить? — спросила она сурово.

Подтвердив кивком, что ход ее мыслей уловлен, узник ответил:

— Мои книги и лекции всегда обеспечивали меня. Я полагал, что и впредь буду зарабатывать достаточно. Заказывая плащ, я надеялся разгуливать на свободе.

Последние слова он произнес без малейшей горечи — видимо, только для того, чтобы не оставить собеседницу без ответа.

Смерив его негодующим взглядом сверху донизу, старуха внезапно ощутила неуместность дальнейшего наступления и, ни слова не говоря, выбежала из тесной клетушки.

— Кому охота слать деньги человеку, арестованному инквизицией! — досадовала она в тот вечер, ложась в постель.

Портной, не ожидавший больше неприятностей со стороны духовенства, не одобрял неустанных стараний жены заполучить деньги.

— Не о том сейчас его думы, - отозвался он глухо.

Она не проронила ни слова.

Несколько месяцев об этом злосчастном деле не было ни слуху ни духу.

К началу января выяснилось, что синьория, прислушиваясь к желанию папы, вынашивает решение о выдаче еретика. Тогда же на имя Цунто поступило новое приглашение посетить здание священного трибунала.

Определенный час не был назван, и госпожа Цунто вышла из дома после полудня. Она пришла явно не вовремя. Узник ожидал встречи с прокуратором республики, уполномоченным синьорией составить заключение по вопросу о выдаче.

Посетительницу принял тот важный старик, который устроил первую встречу с ноланцем. Он сказал, что заключенный желал бы поговорить с нею, но ей следует взвесить, удачно ли выбрано для этого время, поскольку вот-вот начнется конференция, имеющая для заключенного исключительно важное значение.