Песнь жизни (СИ) - Страница 66

– Белик… – укоризненно покосился Линнувиэль.

– Три! – бодро заявила она и под десятками остановившихся взглядов красноречиво занесла ногу.

– Нет! Не надо! – Хранитель непростительно живо развернулся, одновременно принимая вертикальное положение и справедливо полагая, что у нее хватит наглости опозорить его перед всем Лесом.

Гончая удовлетворенно кивнула.

– Молодец. Правильно понимаешь: Владыка со своим Огнем далеко, а я туточки, под боком. И мне глубоко плевать на ваши порядки. Так что готовьтесь, братцы-кролики – я уже иду к вам!

– Перестань, – поморщился Сартас, со вздохом разгибаясь и виновато косясь на странно закашлявшегося повелителя. – Простите за дерзость, мой лорд, но это маленькое чудовище умеет делать гадости, а я бы очень не хотел, чтобы он по привычке исполнил задуманное и прямо на ваших глазах…

– Надрал бы тебе зад, – хмыкнул Шранк, демонстративно складывая руки на груди.

– Да, я… хорошо понимаю тебя, – снова отчаянно закашлялся Тирриниэль. – Мое уважение Гончим и их Вожаку. Рад видеть прославленных воинов в Темном Лесу и прощаю вам эту дерзость. Но только потому, что своими глазами видел, на что вы способны. Линнувиэль, развернись, пожалуйста.

Младший Хранитель вспыхнул до корней волос и поспешно повернулся к грозному Владыке лицом, чтобы тот не оскорбился на недолгое лицезрение чужого тыла. Белка на это только усмехнулась и, бесцеремонно пихнувшись, выбралась вперед. После чего расставила ноги пошире, уперла кулачки в бока и, состроив скептическую гримаску, небрежно кивнула.

– Ну, здравствуй, остроухий. Давно не виделись. Я гляжу, у тебя опять неприятности?

Шестеро Хранителей дружно вздрогнули и едва не отступили на шаг, попав под сдвоенный удар ее хищно прищуренных глаз. И неудивительно: в них невозможно было смотреть спокойно – они поражали, манили и, одновременно, пугали своей бешеной зеленью. Настораживали и привлекали, ломали волю, безжалостно топтали душу. Двадцать лет назад, когда завершалась история с Ключами и Амулетом Изиара, все до единого Хранители присутствовали на Большом Совете в Аккмале и прекрасно помнили, что там умудрилась натворить эта лихая парочка Гончих. А теперь увидели этот ходячий кошмар снова и внутренне содрогнулись: Шранка было сложно забыть. Более того, они успели вспомнить его нечеловеческую быстроту, скорость и поистине дьявольское умение отнимать жизни даже у Перворожденных. А потому беспокойно заерзали, занервничали и выразительно покосились на своего лорда, который единственный был способен на равных поспорить с этими исчадиями Проклятого Леса.

Тирриниэль неожиданно поднялся.

– Здравствуй и ты.

– Ого, – удивилась Белка, когда он, презрев все законы и правила, вдруг коротко поклонился. – Никак, вспомнил меня, ушастый? Узнал, хоть мы виделись совсем недолго? Что ж, хвалю.

Из-под стен донесся дружный стон ужаснувшихся от такого святотатства эльфов, но ни он, ни она, ни Таррэн не обратили внимания. А их недавние попутчики вообще пропустили смертельное оскорбление мимо ушей и сделали вид, что так и надо.

– Узнал, конечно, – мягко улыбнулся Владыка, медленно подходя и с нескрываемым удовольствием изучая ее красивое лицо. – Тебя трудно не узнать, маленькая Гончая, и я искренне рад, что увидел тебя снова. Более того, я глубоко признателен за то, что ты все еще бережешь моего сына. И искренне поражен тем, что вы совсем не изменились за прошедшие двадцать лет… кстати, мне показалось, или раньше у тебя были другие глаза?

– Может, и были, – без тени улыбки кивнула Белка. – Зачем звал?

– По делу.

– Да? То, что ты хреново выглядишь, имеет к этому отношение?

– Разумеется. Торр… прости, Таррэн… наверное, мне следовало найти тебя раньше? Но я, признаться, до последнего сомневался, что ты откликнешься на Зов.

– Может, и не откликнулся бы, если бы не стая, – хмуро просветил его молодой лорд, слегка удивившись необъяснимой покладистости всегда упрямого, черствого и гордого сверх меры отца. Он даже на Совете не позволял себе так разговаривать! А тут, при полном скоплении народа, в присутствии Хранителей, Светлого, Гончих… неужели все ТАК плохо?! Неужели он сдался?!! Неужто опустил руки?!!!

Таррэн осторожно посмотрел внутренним взором и прикусил губу. Да, кажется, дела обстоят не просто плохо, а ОЧЕНЬ плохо: собственных резервов у него почти не осталось. Амулет-накопитель в Венце Силы еще заряжен до упора (интересно, у кого хватило на это сил?), аура пока чистая, без дыр, но такая слабая, что сразу становится понятным – держится на последнем издыхании. Еще немного, и она начнет расползаться быстрее, чем после уничтожения родового перстня. Хватит даже слабого толчка, чтобы она окончательно и в считанные дни угасла.

– Проклятие… насколько далеко все зашло? Сколько у тебя осталось времени?

– Немного, – спокойно сообщил Тирриниэль. – Неделя. Может быть, две, не больше. И то, при условии, что я никогда не коснусь Огня Жизни. Иттираэль подтвердит.

– Сам вижу, без него. Что ты успел сделать?

– За двадцать-то лет? Конечно, все, что мог. От простого закаливания до прямой подпитки.

– Сколько лет?! – невольно вздрогнул Таррэн, и Владыка неловко отвел глаза.

– Много, сын мой. Гораздо больше, чем я надеялся пережить, но меньше, чем мне бы хотелось.

– И ты только сейчас об этом говоришь?!

– Я… в прошлый раз мы не слишком хорошо расстались, чтобы я мог рассчитывать на твою помощь, – неслышно уронил Тирриниэль, и молодой лорд снова вздрогнул, расслышав в его сильном голосе бесконечную печаль и неподдельное сожаление. – Я был слишком резок, многого не понимал. Совершил много ошибок: и двести лет назад, и гораздо раньше, когда обрек тебя на… наверное, я был слишком… Владыкой? Прости. Я не услышал тебя в Священной Роще, когда ты уходил, и не понял позже, когда ты все-таки решил вернуться. Не думал, что ты способен стать чем-то большим, чем просто младший локквил, лишенный наследства и права на жизнь. Прости, сын. Моя вина в том, что случилось. На мне лежат те истраченные жизни. Уход – это моя кара за совершенное преступление, и я не стану перекладывать ее на твои плечи. Это только мой долг и моя ноша, которой ты не заслужил.

Таррэн вдруг нехорошо сузил вспыхнувшие алыми огнями глаза.

– И поэтому решил, что лучше тянуть до последнего? До того времени, когда изменить ничего нельзя?!

– Уход и тогда нельзя было отменить, – совсем тихо отозвался Владыка. – Я всего лишь не хотел тебя тревожить.

– Иными словами, ты посчитал, что лучше умереть, чем попросить о помощи!

– Нет, – тронула благоверного за рукав Белка. – Он по глупости своей посчитал, что со всем может справиться сам.

– И как? Справился?!

– Таррэн…

Молодой лорд сжал зубы и неохотно погасил загоревшийся от гнева кулак. А потом покосился на тревожные лица вжавшихся в стены сородичей, заметно обеспокоившихся Хранителей, поймал умоляющий взгляд Линнувиэля и окончательно пришел в себя. В конце концов, в чем-то отец прав – Уход действительно не остановишь, как не остановишь мягкую поступь Ледяной Богини, услышавшей чью-то Песнь. Рано или поздно она все равно придет за своей жертвой, и удержать ее по ту сторону не сможет ни один расчудесный маг. Тирриниэль всего лишь не желал пугать его раньше времени. Не хотел жалости. Не искал помощи. И только сейчас, когда в запасе не было даже лишнего дня, все-таки решился на трудный разговор.

Знать бы, чего ему стоило так долго молчать. И чего стоило заговорить сегодня первым.

– Торково копыто! – выдохнул Таррэн, отчетливо понимая, что на короткое "прости" отец наверняка собирал по крупицам все мужество, которое еще оставалось. Даже для того, что уже было сказано, он потратил весь свой запас воли и красноречия. Признал, что неправ, искренне сожалеет и просит прощения. Он просто не умел по-другому, не мог пересилить собственное упрямство раньше, но… к'саш!! Почему же мы начинаем учиться только на пороге смерти?!!! Почему понимаем важное и отодвигаем в сторону обиды, нашу уязвленную гордость и ненужную спесь лишь тогда, когда в спину уже дышит равнодушный холод свежевырытой могилы?!! Почему для нас только смерть оказывается тем неотразимым аргументом, который вынуждает пересматривать старые принципы? Почему ее холодная улыбка делает намного больше, чем вся красота и многообразие жизни? Почему мы даже собственных детей пытаемся понять лишь в последние дни и часы, когда только и осталось, что сожалеть, потому что по-настоящему мы ничего уже изменить не в силах?!