Песнь ледяной сирены (СИ) - Страница 2

Самый страшный и опасный жар – у маленького ребенка. Порой не помогает ни отвар целительниц из крепости огненных стражей, ни шаманские обряды, ни лучшие лекарства аптекарей. И дикие злые ветра пуще прежнего вьются вокруг дома, а за порогом таится буря. И Белая Невеста готова рядиться в черные одежды, чтобы унести чужую душу в снежную тьму. Тогда в дом, где в горячечном бреду мечется дитя, приходит Летта. Кладет руку на лоб и поет, тихой Песнью забирая жар. Как только за ней закрывается дверь, родители смотрят на спящее чадо и понимают: беда миновала. А Белая Невеста уходит, чтобы кого-то другого увести в вечную стужу за собой.

Ветер разметал волосы Сольвейг, в них запутались потревоженные снежинки. Небо недобро потемнело, хотя до ночи еще было далеко. Воздух пах зарождающейся бурей.

– Невеста злится, – вздохнула Летта. Добавила участливо: – Да и ты, наверное, устала. Идем домой.

Сольвейг молча кивнула и пошла в сторону дома. За то время, что они провели во дворе, падающий с неба снег и пронизывающий ветер успели замести тропинку. Ноги Сольвейг, обутые в отороченные мехом кожаные ботиночки, по щиколотку проваливались в снег. Летта негромко пропела, и призванный ею ветер разметал хлопья снега. Когда он поутих, между сестрами и домом пролегла узкая тропа.

Они жили в Застенье, что могли позволить себе только отчаянные смельчаки, с ног до головы увешанные оберегами защиты от духов зимы... и ледяные сирены. Обереги последним были не нужны – духи зимы будто избегали их, из-за чего сирен многие и недолюбливали, из-за чего распускали про них глупые слухи. А исчадия льда скитались по Ледяному Венцу и не рисковали приближаться к огненному плющу на городских стенах, к которым стройным рядком прилегали дома ледяных сирен.

Жизнь на острове вечной зимы никогда нельзя было назвать простой и безопасной. Крамарк представлял собой россыпь городов, между которыми расстилались бескрайние ледяные пустыни. И прежде люди знали: хочешь остаться живым и сохранить все конечности – просто держись поближе к городским стенам и как можно дальше от заснеженных пустырей.

Сольвейг плохо помнила день, когда все изменилось – слишком маленькой была тогда. Плохо помнила свою первую встречу с исчадием льда.

Стал ли всему виной гнев Белой Невесты или коварство ее супруга Хозяина Зимы... Причин они, смертные, не знали. Знали лишь, что исчадия льда покинули Ледяной Венец и разбрелись по всему острову, уничтожая на своем пути целые деревни. На далеком расстоянии от Ледяного Венца, лишенные его силы, многие исчадия не выжили. Их – ослабевших, вконец одичавших, убили огненные стражи из разных городов.

Тех, что попытались напасть на Атриви-Норд, городская и Огненная стража остановили. Но прежде исчадия льда ворвались в дома в Застенье. Большинство ледяных сирен сумели от них отбиться, то Туве Иверсен, их мама… Она стала щитом для двух своих дочерей, но себя и мужа защитить не смогла.

Сольвейг знала, что Летта не даст ее в обиду, и все же было страшновато жить так близко к еловому лесу, который таил в своих недрах стеклянное сердце – Ледяной Венец. Но другого дома у них попросту не было.

Войдя в дом, Летта подошла к камину и шепотом призвала саламандру. Сольвейг любила наблюдать за танцем искр и оттенков красного и золотого в камине, хотя не нуждалась в главном даре огня – тепле. Ледяные сирены не мерзли – стихия холода, льда и стужи жила в них, текла в их крови. Быть может, поэтому их кожа была такой светлой, почти прозрачной. Поэтому их глаза были всех оттенков льда и порой казались лишь осколками цветного хрусталя.

Распахнутые, будто в постоянном удивлении, глаза сестер Иверсен были светло-светло-голубыми. Они унаследовали от матери миловидную внешность и тонкие черты лица, и друг на друга – как и на нее саму – были очень похожи. Их роднила и веточка серебристого инея на коже, что опускалась от уголка глаза на скулу. Словно сама зима их пометила. Вот только Сольвейг была ниже сестры на целую голову – а саму Летту высокой никак не назовешь.

Среди сложенных в камине поленьев мелькнул огненный хвост. Ящерка скользила по дереву, оставляя за собой слепящий след и воспламеняя поленья. Летта и Сольвейг сели в кресла у камина: старшая сестра с книгой на коленях, младшая – с беспокойными мыслями в голове.

Ее тревожило, что очередная тренировка ни к чему не привела. Печалило, что она не могла защитить сестру, не могла защитить даже саму себя. Хоть и звалась ледяной сиреной.

Сольвейг коснулась рукой горла – жест неосознанный, безотчетный. На ощупь кожа казалась идеально гладкой. Шрамы были там, внутри. На внутренней стороне горла, на связках – драгоценных эластичных нитях, дающих живущему в ледяных сиренах дару физическое воплощение.

Летта, помрачнев, отвела взгляд. Они избегали говорить на эту тему – зачем осевшее пеплом прошлое ворошить? Но думали сестры Иверсен об одном и том же – шрамы на связках могут помешать Сольвейг овладеть искусством сиреньего пения. И не помогут ни целители, ни целебная сила самой вселенной – время.

Сольвейг содрогнулась, вспомнив тянущуюся к ней белую руку с ледяными жилами. А затем – капли крови на снежно-белом насте. Боли от леденящего прикосновения Хладного не было, но боль в горле – ослепительная, затмевающая все… была. Она до сих пор приходит к Сольвейг во сне – не морда твари, а именно эта жуткая рука. Иногда за спиной Хладного стояла мама. Безучастная, но красивая, как всегда. Сольвейг была рада видеть ее. Даже в кошмарах.

Ей заново пришлось учиться говорить. Шептать, преодолевая боль в сшитых нитями чар связках. Она выжила и даже сохранила свое ледяное наследие, не расплескав ни капли. Это важно: зима Крамарка опасна. Ее надо уметь укрощать. Все, что ей нужно теперь – вернуть голос сирены.

Она шла, отмечая пройденный путь крохотными шажками. И как бы ни был силен встречный ветер, ты не можешь вечно оставаться на месте, если упрямо идешь вперед.

Мелодичный голос сестры распугал мысли Сольвейг.

– Ты мне сыграешь?

Сольвейг с улыбкой кивнула. Если и существовало на свете что-то, способное заставить ее позабыть обо всем, так это музыка. Она зашла к себе в комнату, открыла футляр – будто увеличенных размеров шкатулку. Взяла в руки скрипку – благоговейно, деликатно, словно неосознанно боялась разбить.

В гостиной терпеливо ждала Летта. Скрипка легла на плечо, и ее тяжесть казалась чем-то привычным, единственно правильным. Смычок коснулся струн, чтобы они пели так, как неспособен ни человеческий голос, ни голос ледяных сирен. Сольвейг играла на струнах собственной души. Она не видела Летту, больше не помнила сегодняшних разочарований. Все ушло на второй план – даже скрипка в ее руках, сплетение дерева и металла.

Осталась только музыка.

– Ты прекрасна, – выдохнула Летта, когда мелодия смолкла. – Не теряй этого, ладно?

– Не терять чего?

– Внутреннего огня.

Вечер, полный тревожных воспоминаний и чарующей музыки скрипки медленно подошел к концу. Сольвейг с неохотой вернулась в спальню.

С каждым днем засыпать становилось все сложней: госпожа бессонница словно поджидала ее где-то за порогом. Прежде новое утро не сулило ничего, кроме очередной горсти разочарований. Но сегодня все иначе: она предвкушала завтрашний день. Он ознаменует начало нового года, нового витка ее борьбы. Без нескольких часов семнадцать лет Сольвейг сражалась за право называться истинной ледяной сиреной, и каждый день – она верила в это всем сердцем – приближал ее к цели.

Порой страх сильней надежды, а порой она вопреки всему побеждает сомнения и страх. Сегодня было время надежды. И пока за окном ярилась Белая Невеста, стуча крыльями-ветрами в оконное стекло, юная сирена спала и видела снежные сны.

В царстве духов зимы росли странные деревья. Прозрачные, ослепительно сверкающие в солнечных лучах, они уходили острыми, словно кончик иглы, верхушками в небо. Когда поднимался ветер, причудливо изогнутые стеклянные ветви тонко дребезжали. Несмотря на царящий на Крамарке вечный холод, этот мертвый, искусственный лес не был создан изо льда и не таял от человеческих прикосновений. Но испокон веков люди отчего-то называли его Ледяным Венцом.