Песнь Бернадетте - Страница 108
Много таких мелких грехов выплывает из ее памяти, словно капли крови из свежей раны. Любую другую монахиню, мучающуюся от подобных пустяков, сочли бы лгуньей и истеричкой. Но у Бернадетты муки эти вырываются с такой силой и жизненной правдой, что исторгают слезы у Натали и других свидетельниц ее страданий. И чем явственнее проступает прошлое, тем больше блекнет настоящее. Когда Бернадетта получает телеграмму от брата, извещающую о кончине мельника Франсуа Субиру, она только осеняет себя крестным знамением и не произносит ни слова.
Но на ее долю выпадает еще одно необычайное испытание, повергающее в ужас весь монастырь Святой Жильдарды. Душа человеческая, столь сильно рвущаяся к свету, корнями уходит в мрак и ужас. И душа Бернадетты в этом смысле не исключение. Еще в раннем детстве, до того, как ей выпало счастье лицезреть посланницу небес, ясновидящие ее глаза обладали даром населять окружающее пространство чудовищами и призраками. Сырые пятна на стене их комнаты в кашо. Облака в Бартресе. Листва, колышущаяся под слабым ветерком. Белые камни на дне Гава и ручейков. Все это служило реальным обрамлением для призрачных образов, теснившихся в душе ребенка. Причем большинство этих образов были не милыми, приятными или хотя бы нейтральными, а их полной противоположностью, что, в общем-то, странно, поскольку девочка во всем жаждала красоты. Пятно на стене представлялось ей головой козла. Просвет в колеблющейся на ветру кроне казался зловещим гномом. Камни на дне реки становились черепами утопленников. И все это вместе порождало в душе девочки, родившейся в Пиренеях, невыносимый страх перед миром. В очень нежном возрасте Бернадетта уже научилась связывать этот свой страх с носителем имени Зла.
Но теперь, когда поток ее жизни устремляется в последнюю теснину, водовороты этого страха множатся на отвесном склоне. Кажется, будто эта светлая душа по велению высших сил должна в муках изрыгнуть из себя все ужасные образы, таящиеся в ее глубине, прежде чем ей дано будет покинуть эту землю. В сумерках побеленные стены кельи и больничной палаты, кроны деревьев за окном, формы и тени каждого предмета оживают.
Разве Грот Массабьель не был местом свалки для всякого зловонного мусора, прежде чем стал возвышен и осиян? Разве горестный и яростный рев Гава не свидетельствовал о скрытой в нем демонической силе? И разве самой Даме не пришлось строгим взглядом усмирить эту силу, когда та даже в ее присутствии баламутила воду в реке? Всегда эта сила была где-то рядом и сковывала душу страхом.
Другими словами: Бернадетту терзает дьявол. Это нищий черт, которому нечего предложить ей в обмен на душу. Он не может разложить перед дочерью мельника все сокровища мира, ибо это искушение до нее просто не дойдет. Он даже не может соблазнять ее сочным персиком. Вот с монахиней Возу этот номер, может быть, и прошел бы. Но угасающая плоть Марии Бернарды не ощущает уже никаких желаний, кроме одного: избавления от болей. Злу трудно справиться с ней. Ему не остается ничего другого, как подослать к ней совсем простенького примитивного черта, живущего в ущельях Пиренеев, под глетчерами Пик-дю-Миди или Виньмаля и пускающего в ход не изощренные приемы искушения, а смертный страх и голый ужас. Простолюдинка Бернадетта, достигшая высочайших степеней душевной свободы, попала во власть рогатого и хвостатого черта, каким его издавна представляет себе простой народ провинции Бигорр. Он с грохотом, похожим на рокот Гава, проносится мимо ее кровати и рычит: «Проваливай!» и «Спасайся!» В образе черной свиньи с хрюканьем наваливается на ее задыхающуюся грудь. Принимает отвратительный облик получеловека-полузверя в разных сочетаниях. А иногда вдруг превращается в пестрого паяца и грозится подпалить ее головешкой. Или вдруг становится точь-в-точь похожим на Виталя Дютура, только с кривыми рожками на восковой лысине. Примечательно, что из всех ее преследователей черт выбирает именно Дютура, от которого она настрадалась куда меньше, чем от полицейского комиссара Жакоме, следователя Рива, провокатора в облике богача-англичанина или рыжебородого профессора-психиатра.
— Подумай хорошенько, что ты собираешься сказать, малышка, — советует ей черт-Дютур, нос которого от постоянного насморка приобрел цвет адского пламени. Бернадетта стонет. Но черт-Дютур не теряет дружелюбия: — Надеюсь, ты не отвергнешь помощь, которую я тебе предлагаю в твои последние минуты…
— Сгинь, сатана! — вопит Бернадетта, как ее когда-то учили, и больной рукой быстро-быстро крестит лицо и грудь. Ночами этот вопль часто разносится по спящему дому. И каждый раз монахини одна за другой входят в комнату больной, чтобы молитвами помочь своей сестре и отогнать грозного притеснителя.
— О дорогие мои, — шепчет та, стуча зубами от страха, — сегодня он опять подступался ко мне.
Но мать Возу — отважная воительница. И Бернадетта, дрожа от страха, укрывается за ее командирским голосом, читающим молитвы.
После праздника Трех Царей монастырский доктор Сен-Сир сообщает настоятельнице, что приходится ожидать скорой кончины бедняжки. Настоятельница немедленно отправляется к епископу, монсеньеру Лелонжу. Епископ Неверский пишет письмо епископу Тарбскому. Зовут того Пишено, а не Бертран Север Лоранс. Когда монсеньера Лоранса, в числе прочих епископов, папа Пий IX призвал на Ватиканский собор, ему перевалило за восемьдесят и он был уже тяжело болен. Пытались было отговорить его от трудной поездки. Но монсеньер, в свое время сильно навредивший Даме, ответил советчикам: «Вы считаете, что могила в Риме не стоит того, чтобы вынести тридцать часов в поезде?» Старец получил то, что хотел. Его преемник Пишено посылает двух ученых богословов из тарбской семинарии в Невер, где они встречаются с двумя учеными богословами из тамошней семинарии. В результате вновь создается нечто вроде комиссии, задачей которой является проведение последней проверки лурдского чуда, пока главная свидетельница еще в сознании. Искаженные слухи об угрызениях совести и адских муках Бернадетты проникли сквозь монастырские стены в мир, неизвестно с чьей помощью. Однако одна из газет уже осмеливается сообщить, что муки совести смертельно больной чудотворицы из Лурда служат явным доказательством того, как сильно она страшится, что ей придется держать ответ за свою ловкую мистификацию с чудесами.
Однажды, в холодный зимний день, мать Жозефина Энбер подходит к постели больной со словами:
— Дорогое дитя мое, их преосвященства епископы Неверский и Тарбский хотят еще раз услышать из ваших уст подтверждение того, что для вас и с вашей помощью совершила Пресвятая Дева. С этой целью они послали четырех ученых мужей, которые хотят нынче под вечер выслушать ваше клятвенное подтверждение тех явлений, которыми отметило вас Небо. Мать-настоятельница нашего духовного Ордена и Совет нашей конгрегации также почтят вас своим присутствием.
Если бы в лице Бернадетты оставалась хотя бы кровинка, она бы побледнела. А так — она лишь прикрывает веки и хватает ртом воздух. Настоятельница пытается успокоить и подбодрить ее:
— Примите это, Мария Бернарда, как долг повиновения. А я буду следить, чтобы вас не переутомили. Даю вам слово…
Торжественная церемония происходит в просторном и холодном зале, где составлены полукругом два десятка кресел. Согбенная от старости настоятельница ордена, восемь наиболее уважаемых монахинь капитула, главный викарий Невера, представители обоих епископов и еще несколько клириков встают с кресел и стоя встречают предшествуемые настоятельницей монастыря и сестрой Возу носилки, на которых вносят в холодный зал Марию Бернарду. Толпа монахинь скромно жмется у задней стенки. Старший из богословов деликатно склоняется над Бернадеттой.
— Мы постараемся как можно меньше утомить вас, сестра. Будет зачитан протокол епископской комиссии, занимавшейся расследованием вашего дела в тысяча восемьсот пятьдесят восьмом году. В нем зафиксированы все показания, сделанные вами ровно двадцать лет назад. Мы просим вас лишь подтвердить эти показания. В состоянии ли вы это сделать?