Пешка - Страница 4

— Господи, что заставило их сотворить все это? — Кисс прошептала это не мне, а ветру. Я не смотрел на нее, но почувствовал, что она стоит рядом. — Такую красоту — и лишь для собственного удовольствия?.. А может нет?

— Что-нибудь ритуальное, — отозвался Эзра, хотя его не спрашивали. — Часть культового действа.

Это был обычный ответ, который мы слышали всякий раз, когда всплывал какой-нибудь странный факт из древних времен, и который значил, что эксперты не знают, что, черт возьми, это было, и, скорее всего, не узнают никогда.

— Нет. — Я выпрямился, обтирая руки о штаны. — Это и в самом деле памятник.

— Памятник чему? — спросила Кисс, поднимая бровь. Эзра насупился.

— Смерти, — ответил я, чувствуя, как слово вываливается изо рта, холодное и тяжелое. — Частицы, обломки, остатки планет — вот из чего он сделан. И вот почему здесь нет ничего живого.

Солнце медленно садилось за скалы. Киссиндра схватила меня за плечо:

— Кто сказал тебе это?

— Что? — Обернувшись, я увидел на месте ее глаз лишь солнечные пятна.

— Кто?..

Я покачал головой. Мои мысли текли медленно и тяжело, как жидкое стекло.

— Не знаю. Слышал где-то. Думал, вы знаете.

— Никогда не слышала об этом. — Она покачала головой, но это не было отрицанием. Прищурившись, она напряженно глядела вдаль, на каменное море, дрожа от восхищения.

— Выдумывает он, — пробурчал Эзра, боясь сказать мне это в лицо. Кисс начала бормотать в диктофон свои впечатления, посматривая время от времени на меня.

Все еще чувствуя себя так, будто меня ударили по голове, я наклонился, пытаясь скрыть то, что творилось сейчас внутри. Я выдернул из сапога нож, разогнулся. Прислонясь к скале, залез во внутренний карман куртки, нащупал купленный еще утром неизвестный мне экзотический фрукт и начал счищать кожуру, успокаивая трясущиеся руки. Только после этого я посмотрел на Киссиндру и Эзру.

Своим видом они напоминали парочку испуганных малышей, нескрываемый страх сползал с их вытянувшихся физиономий, — точно они раньше никогда не видели, как кто-нибудь вынимает нож.

— Не имею привычки выдумывать, — сказал я наконец. Они с готовностью закивали головами. Лучше б я промолчал. Я не знал, откуда я взял то, о чем сказал им. Даже не мог припомнить, чтобы я вообще знал это раньше, до сегодняшнего путешествия. Неожиданно я понял, что уверен сейчас только в одном: я — пришлый, чужак. Всегда был им и всегда буду.

Я вернул нож на место.

— Увидимся. — Едва взглянув на Киссиндру и Эзру, я направился к челноку; и они пошли за мной.

— Кот?.. — вдруг тихо позвала Кисс.

Я обернулся.

Она облизала губы.

— Ты можешь… ты вправду можешь читать мои мысли?

Итак, вот оно. Она знала, что я псион, знала, что это кровь гидранов делала меня не похожим на других, странным, чужим. Но она не знала всего остального… Возможно, что и не хотела знать.

— Нет, — отчетливо проговорил я, — не могу. — И пошел дальше.

В челноке я съел свой скудный обед, наполнив косточками пепельницу, где уже лежала чья-то жеваная героиновая жвачка, забивая своим запахом воздушные фильтры. Рядом валялся солидный остаток камфарного леденца. Я взял было его… и положил обратно: на сегодня слишком много прошлого. А может, оно меня не отпустит никогда. Может, мне только казалось, что памятник смерти заваливался сейчас куда-то вбок, съеживаясь в точку по мере того, как челнок удалялся от планеты. Может, он жил внутри меня…

Тогда все легко объяснялось. Иначе как я мог знать?.. Или просто я лучше других мог читать те неуловимые знаки, сообщения, проскальзывающие мимо сознания куда-то в глубины мозга? Памятник прямо дышал ими. В конце концов, может быть, творцы больше походили на гидранов, чем на людей. Но эта мысль не избавила меня от усиливавшегося с каждым часом ощущения, что я растворяюсь в пространстве. Я опять потрогал серьгу. Сначала сигнал, потом Киссиндра, потом вот это… Я вспомнил, что, возвратясь, снова попаду в электронную сеть невидимки. Люди всегда старались делать мою жизнь невыносимой. Они травили меня, как и любого, в чьих жилах текла кровь Гидры. От расы гидранов мало что осталось… Соберись с духом. Перестань быть собственной тенью. Я разжал пальцы, вцепившиеся в подлокотники кресла.

Сдерживая дыхание, я всю оставшуюся дорогу пытался держать мозг выключенным. Когда мы приземлились, я снова очутился в стерильном чреве порта. Его массивные пластико-керамические стены окружали меня, словно крепость. По залу сновали люди — человек пятьдесят, и никто не проявлял ко мне никакого интереса. Я двинулся дальше, освобождая, насколько мог, мозговые рецепторы, прислушиваясь: ничего. Зудящего радио-невидимки в мозгу не было… если оно вообще не примерещился мне тогда, в торговом зале. Моя телепатическая способность умерла три года назад, но иногда мозг разыгрывал со мной подобные шутки.

Кивком головы я отделался от своих спутников в пошел с толпой туристов через керамическое поле к воротам. Человеческие ручейки текли по площадке, вливаясь в гулкую пасть широкой аллеи, ведущей сквозь запутанные музейные внутренности к лифтам, готовым вынести туристов наверх, в городскую часть порта. Я шел вместе с толпой, для собственного спокойствия стараясь держаться ближе к стене.

И вдруг я замер и уставился на стену. Там, внутри кривого, нарисованного баллончиком с краской сердца было мое имя. КОТ. КОТ И ДЖУЛИ. Несколько человек налетели на меня, послышалась брань. Мне было наплевать. Я даже не заметил, как толпа схлынула, не заметил, что остался один на один со звуком собственного дыхания и надписью на стене. Я почувствовал, что меня охватывает паника. День, начавшийся странно, оборачивался безумием. Я оглянулся. Свет и мрак, сменяя друг друга, расползались по стенам, стекали по колоннам, словно живя собственной, независимой ни от кого жизнью.

Я резко повернулся, остро ощутив опасность за секунду до того, как мой взгляд ухватил чье-то движение. Две тени выскользнули из темной аллеи и двинулись на меня. Последнее, что я увидел, — это ярко-оранжевая вспышка, разноцветное мерцание эмблемы на чьем-то рукаве…