Пещера чудовищ - Страница 42

Погода, действительно, переменилась. Барометр держался устойчиво, температура поднялась, а от равнин Манчжурии шла влажная, жаркая полоса и легкой дымкой расстилалась по всему Японскому морю. Линия горизонта совсем потерялась вдали за дымкой влажной полосы, а солнце, слегка умерив свое сияние, смягчило и остроту своей знойности; ветер же совсем затих, точно его никогда и не бывало.

Брейм, скинув пальто, смотрел за работой, стоя на своем обычном посту. И, хотя дело шло великолепно, он все-таки все время был не в духе из-за жары и, кроме того, он испытывал напряженное состояние человека, гонящегося за призом большого кубка. Если только ему удастся поймать и выловить на борт владивостокский конец кабеля, положим, хоть к пяти часам, то, значит, вся работа закончится в один день, а это уж будет поистине неслыханно славным делом.

Грапнель был спущен в море, и наполовину уже было закончено первое испытание дна, когда указатель на динамометре, определявший до того напряжение в две тонны с четвертью, вдруг одним махом перескочил на восемь тонн, продержался так с секунду и опять, сразу же, упал до шести…

Затем стрелка прыгнула на десять тонн, через пять секунд взвилась до пятнадцати, потом упала до семи, снова поднялась, показала двенадцать и снизилась до пяти.

Стоявший у барабана Стеффансон, человек вообще малоразговорчивый, как только увидал все эти скачки динамометра, сейчас же окликнул Брейма и спросил его, что это могло бы значить.

Если бы был пойман кабель, то на динамометре это отразилось бы медленным, но устойчивым подъемом показателя напряжения. Если бы грапнель попал на скалу или на подводные растения, то стрелка могла бы, действительно, сделать скачок, но, как только грапнель освободился бы, она сейчас же упала бы до своей нормальной высоты.

Могло бы, конечно, случиться и так, что грапнель, тащась по морскому дну, встретил бы последовательно на своем пути несколько препятствий и одно за другим преодолел бы их, но тогда стрелка, в конце концов, все-таки водворилась бы на линии нормального напряжения, а не скакала бы подряд, то на шесть тонн, то на семь, то на пять.

— В чем тут дело? — спрашивал Стеффансон. Брейм ничего не ответил ему. Он сначала остановил двигатель, потом на несколько оборотов снова пустил его в ход.

Он наклонился и приложил ухо к канату. По звуку в канате он всегда мог распознать, на что наткнулся грапнель, — на скалу или на кабель. Но то, что он услышал сейчас, было для него совершенно новым: заглушенные, отрывистые звуки, словно биение какого-то гигантского сердца, слышное издалека.

Этот канат был точно стетоскоп35, передающий смутный намек на биение сердца самого мира. Брейм выпрямился.

— Рыба! — крикнул он Стеффансону. — Мы напали на рыбу. Вот увидите…

— Рыба? — переспросил Стеффансон. — Что же это за рыба длиною больше мили?

Но Брейм, по-видимому, не расслышал вопроса.

— Сколько еще каната у нас на барабане? — крикнул он.

— Не больше полумили, — был ответ.

— Скажите Джонсону, — чтобы он подкатил еще две мили каната и чтобы скрепил его с этим! — крикнул Брейм. — Андерсен, станьте-ка у машины. Стеффансон, следите хорошенько, чтобы барабан вертелся ровно. Чтобы никаких зацепок не было.

Едва успел он это договорить, как закинутый в море канат вдруг подался вперед и, став под острым углом к воде, взбурлил вокруг себя кольцо расходящихся волн. Гигантская ли рыба или что-то другое, словом, то, что было там, внизу, теперь ринулось куда-то вперед.

— Разматывайте понемногу! — крикнул Андерсену Брейм, и, едва только заслышались звуки громыхающего пустого барабана, как он буквально в два прыжка очутился уже на палубе, перебежал ее, и взвился по лесенке на капитанский мостик.

Отсюда он мог следить сразу и за динамометром и за канатом впереди него. Здесь у него под рукой было управление главной машиной, и с этого места он легко мог давать Андерсену распоряжения о подъемном аппарате. На этом месте он был полным хозяином всего механизма, а в то же время у него, как у рыболова, были в руках и удилище и катушка лески. И, как ни сильны были в нем инстинкты спортсмена, однако, двигала им в это время вовсе не его охотничья страсть. Сейчас ему просто хотелось прежде всего спасти канат, так как он хорошо видел, что внизу совершается что-то далеко не шуточное и что канат может лопнуть, а ведь он знал, что полторы мили свитого из стальной проволоки каната стоят хороших денег.

Канат с барабана разматывался медленно, напряжение его измерялось всего пятнадцатью тоннами, а между тем, нагнувшись над бортом, можно было заметить, что с канатом делалось что-то странное. Ясно было, что кто-то вел судно на буксире, совершенно так же, как попадает иной раз на буксир баркас рыболовов, охотящихся за семгой, когда семга начинает вырываться, натягивает со всех сил леску и пригибает удилище. Только порывы чудовищной добычи, которая зацепилась на грапнеле, были, пропорционально ее величине, гораздо медленнее:

И чем бы ни было это существо, пойманное грапнелем, во всяком случае два факта были уже налицо: несомненно, что это было нечто очень громадное и нечто очень неповоротливое. И, как только Брейм уяснил себе оба эти факта, он почувствовал (как он описывал впоследствии), что у него «сердце повернулось на месте».

Как раз в это время на капитанский мостик поднялся Грондааль. Происшествие еще не успело наделать шуму на пароходе. Никто еще ни о чем не знал, кроме самих участников кабельной работы. Ничего не подозревал и Грондааль, когда взбирался на мостик, и потому был очень удивлен, застав там Брейма. Он сразу же увидел, как страшно натянулся канат, закинутый в море, и некоторое время ему казалось, что они идут, но вслед за тем он понял, что это неверно: пароходный винт не работал, а барабан разматывал канат…

— Что такое? В чем дело? — спросил изумленный Грондааль.

— Мы идем на буксире, — ответил Брейм.

— Как на буксире? Что там такое на грапнеле?

— Там что-то живое, — отозвался Брейм. — Какой-то прапрадед всех китов, насколько я могу понять… Эй, Стеффансон! Призадержите-ка барабан! Дайте-ка посильнее напряжение!

Стеффансон повиновался, замедлил ход барабана, и указатель на динамометре спокойно поднялся сначала до восемнадцати тонн, потом до девятнадцати и до девятнадцати с половиной.

— Убавьте напряжение! — крикнул Брейм.

Барабан стал понемногу вращаться быстрее, и указатель опустился до семнадцати тонн.

— Так держать! — скомандовал Брейм.

— Ничего себе, черт возьми! — пробормотал Грондааль. Брейм рукавом сорочки вытер себе потный лоб.

— Ну, а что же остается делать? — спросил он. — Надо либо тащится, либо рубить канат. А мыслимо ли обрубать, раз мы весь канат выпустили?

— А, может быть, еще удастся и высвободить его, — заметил Грондааль. — Ведь если это был кит и если бы грапнель попал ему за челюсть, так ведь он начал бы кататься, как бревно, и весь запутался бы в канате. Эти его повадки я отлично знаю.

— Нет, это не кит, — сказал Брейм. — И чего я больше всего боюсь, так это какого-нибудь внезапного толчка. Вы же знаете эти проволочные канаты: стоит ему только удариться обо что-нибудь, он сейчас же отскочит и тут же весь в куски разлетится… Да вот, смотрите, пожалуйста. Видите, как он там зацепился за бимсы. Отойдите! Отойдите подальше от каната! Вы совсем здесь не у места! Встаньте вот сюда, за барабан!

Грондааль взглянул на компас.

— Мы теперь на Владивосток идем, — сказал он. — И таким ходом мы, пожалуй, к Рождеству доберемся туда. Холодное это место в такое время года. У вас меховое пальто есть?

Брейм рассердился.

— Ну что же? Прикажете топоры в ход пустить? Ну, рубите, — заворчал он. — Ведь вы же хозяин на судне.

— Нет, не я, — ответил ему Грондааль. — Пока идет кабельная работа, хозяином на судне является главный кабельный инженер. А потому делайте, как сами знаете.