Пес государев - Страница 22
Первым навстречу Царю князь Мстиславский поднялся. Шапку к груди своей прижал да к руке протянутой устами прильнул.
– Государь наш, Иоан Васильевич! Уж не чаяли тебя снова видеть. Уж ты более, батюшка, не оставляй нас, рабов твоих смиренных! – сказывает и кланяется княже.
– Я вернулся и боле не уйду никуда! – Царь говорит во всеуслышание и, нагнувшись, тихохонько на ухо Мстиславскому добавляет. – Не дождетеся…
Палата Грановитая народом наполнена, словно бочка – огурцами солеными. Все бояре да князья съехались, дабы указ царев выслушать. Стоят, от жары потеют да шубами дорогими меряются. Перстнями самоцветными в свете факелов посверкивают. Бороды длинные оглаживают да меж собою шепчутся.
Царь в палаты вошел шагом стремительным, у порога остановился и стукнул громко посохом о пол каменный. Оглядел он взором грозным бояр да князей притихших, шубу соболиную с плеч широких скинул и кивнул верным своим стрельцам-охранникам. Те вперед него кинулись, бояр нагайками по спинам согбенным охаживая, Царю к трону дорогу освобождая.
– Я вернулся к вам не милости просить, – начал Царь речь свою. – А свое, по праву принадлежащее, взять. Власть царскую, Богом мне дарованную! И посему оставляю вам токмо земщину. Там вы будете править да дела вершить. Себе я назначаю землю опричную. И на той земле будет только одна воля. Моя воля – Царская! Всех ворогов и предателей ныне имею я полное право судить своим, Царским судом. И дума ваша боярская мне боле не указ! – Царь с последними словами на ноги подскочил да посохом по полу со всей силушки вдарил. – Принимаете ли вы правила мои?
– Принимаем, государь! – голос в тишине слышится.
– Согласные мы, – другой ему вторит.
– Царствуй, государь, как Бог тебе велит, – третий молвит.
И вот ужо вся палата Грановитая голосов полна. Словно улей разворошенный, жужжат они. Ненавистью их глаза горят, ядом Царя окропляют. Только поделать они ничего более не смеют супротив воли его.
Царь, как стрела черная, шагом быстрым по коридору кремлевскому идет, посохом шаги отмеряя. У окна высокого Иван остановился, распахнул ставни тяжелые и вдохнул грудью воздух морозный. Ветер ледяной его щеки, огнем пылающие, остудил да токмо звона колокольного в голове не заглушил. Гудит набат. Бьет по вискам болью волнительной. «Дин-дон… Дин-дон… Дин-дон…»
«Господи… Пощади… Доколе мне терпеть эту муку адскую? Успокой душу мою. Даруй мне покаяние за грехи былые да грядущие!»
Громко выдохнул Царь да окно затворил.
– Федора Басманова ко мне, – кричит стражникам, и дверь в свою опочивальню ногой распахивает.
– Звал ли, государюшко? – Федька, низко наклонясь, в дверь заходит.
– Федя! Феденька! – Царь к Басманову кидается, за плечи схватает да к себе прижимает. – Страшно мне да боязно. Всюду мне тени мерещатся да глаза, пламенем горящие. И в голове гул вечного колокола слышится. Токмо с тобою, соколик мой ясный, легше мне. Токмо с тобой душе покойнее.
– Не волнуйся, батюшка, – Басманов всем телом к Царю прижимается да голову ему на плечо кладет. – Подле тебя всегда буду, коли надобно. Защитой стану от теней страшных и от глаз горящих. Согрею душу твою любовью своей. Залижу, как пес верный, раны ее кровавые. Не дам колоколам набатным ее тревожить.
Уложил он Царя на полати мягкие. Сам у ног его калачиком свернулся. И так Ивану хорошо и покойно стало. И такие мысли чистые и легкие Царем овладели, что укрылся он сном радостным да приятным.
Вот и утро зорькой ясною небо розовым окрасило. Заиграли лучи первые на церковных маковках. Заголосили петухи дальние. Царь очи свои открыл да на Федьку, подле него спящего, глянул.