Первый в списке на похищение - Страница 8

– Не сдыхай, малец! Ты нам живой нужен!

Костик не услышал этих слов, маленькое легкое тело, его скрутила боль, лицо Костика сделалось мокрым от слез. Деверь вторично прихлопнул его ладонью, удар был таким, что Костик чуть не влетел в узкое пространство впереди, между двумя сиденьями, Деверь вовремя поймал его за воротник, откинул назад, прижал рукой к сиденью.

– Как вы… как вы… – захлебываясь, прокричал Костик, – как вы смеете! За что вы меня так?

– Гля, бунтует! – удивленно проговорил Клоп, вывернул руль, съезжая с трассы на небольшую боковую дорогу. – Революция 1905 года. Вот что значит папаня золотой щеткой зубы чистит!

– Молчать! – рявкнул Деверь. – А теперь… задраить окна, не то он опять начнет вопить.

– Как вы… – снова скорчился от очередного взрыда Костик, попробовал нырнуть вниз, в ноги в полутемень салона – ему показалось, что там можно спрятаться, но Деверь схватил его за воротник, рявкнул:

– Сидеть!

Этого Костик не стерпел, извернулся, вцепился зубами в руку Деверя. Деверь дернулся, лицо у него перекосилось от боли. Он шарахнулся от Костика в угол машины, помотал перед собой рукой, словно остужал воздух, увидел злые, полные слез глаза Костика и коротко, почти без размаха ударил его кулаком по голове. Бил, впрочем, останавливая руку – боялся размозжить мальчишке голову.

Костик тихо, без звука, ушел вниз, под сиденье, в следующий миг Медуза выдернул его оттуда – вялого, безголосого, враз ставшего каким-то бескостным, бросил опасливый взгляд на Деверя:

– Ты что-о-о?

– Видишь же, он кусается, как бешеный лисенок. Тьфу! Вот сволота! Пидар, пащенок гнойный! Недоносок!

– А если ты его убил?

– Не убил, не бойся. Я ударил его не в полную силу.

– Ну ты даешь! Еще один такой хук и наши денежки – фьють! – Медуза сделал красноречивый жест. – Да и наверху нам голову оторвут.

– Я же сказал тебе, что бил в треть, в четверть силы, – Деверь повысил голос, послышалось в нем что-то дребезжащее, свинцовое, заставившее Медузу замолчать и втянуть голову в плечи.

Деверь закатал локоть куртки и с шипением всосал в себя воздух, показал прокушенную руку Медузе:

– Видишь? – зубы у Костика оказались острыми, как у зверенка. – Ладно, – пробормотал он, снова втянул в себя воздух, – это папане-арбузу дорого обойдется. Валютой заплатит.

– Действительно, не убей его, Деверь, – подал голос из-за руля Клоп. – Тогда не то чтобы зелеными – родными фиолетовыми ничего не возьмешь.

– Еще как возьмем, – уверенно проговорил Деверь, серой замызганной тряпицей, найденной в кармане, стер с руки кровь. Кровь выступила опять, прокус был хоть и неглубоким – глубокий Костик просто не мог оставить, – но болезненным и кровянистым. – Даже если его обглодают крысы, мы все равно возьмем тугрики. За один лишь костяк, чтобы похоронить… Тугриков будет, как грязи. И у нас, и у паханов наших. С верхом, понял? – в голосе Деверя вновь забряцали жесткие нотки, будто в горло ему кто-то натолкал гвоздей. – А? Что-то я не слышу одобрительных возгласов.

Клоп знал, что Деверь был человеком лютым, редкостного жестокого замеса – Деверь вообще не ведал, что такое дружеское общение на троих за кружкой холодного пива, с «собольком» – высокогорлой бутылкой водки, не ведал, как размягчается черствая мужская душа в таких беседах – он вообще ничего этого не ведал и мог прихлопнуть человека, как муху, потому Клоп так с Деверем себя и вел, старался держаться на расстоянии, не входя в «зону» и просчитывая то самое опасное расстояние, где Деверь мог его достать. Так было больше шансов, что он и его напарник Медуза останутся целыми.

А с другой стороны, Деверь хоть и был «сам с усам» – хозяин, «бугор» в их группе, у него также имелся хозяин, свой – может быть, даже более жестокий, чем Деверь, который мог срубить «бугру» голову и швырнуть ее на помойку. Ведь мальчишку они похитили не для того, чтобы убить в машине – совсем для других целей, поэтому Деверь хорошо знает: если он ухлопает «арбузенка», то сам получит пулю в затылок. Но форс держит хорошо, не потеет – вон как приложил пацаненка и не поморщился… В конце концов, Клопово дело – сторона, баранка с тормозами да исправная система зажигания.

Впрочем, самого главного шефа – хозяина хозяев – в их группе не видел никто, и никто даже не представляет, как он выглядит. Интересно было бы на него посмотреть. Но шеф даже на связь сам не выходит, только через бабу свою доверенную, через секретаршу, вот ведь как.

За окном замелькали каменные, с новыми блестящими крышами дома – похоже, дачные, но эти дома не были дачными, дачные владения располагались еще далеко, за пределами бетонного окружного кольца, Москва ныне растеклась, расползлась по земле, словно студень, – никогда уже не собрать ее в одну компактную горсть, – Москва стала неуправляемой, и такой она будет еще очень долго. Клоп оценивающе глянул на очередной, выстроенный в стиле «модерн» домик с высокой кирпичной трубой, на которой сидела жирная ворона, вздохнул: хотелось и самому заиметь такой вот домик, в палисаднике разводить цветы, кормить с рук голубей и нянчить на коленке сына, да, видать, не дано…

Клоп вздохнул, взялся покрепче за баранку. Поймав в зеркальце свирепый взгляд Деверя, пригнулся, выводя собственное тело, незащищенную спину из «зоны».

Мальчишка был без сознания, буржуйский домострой за окнами машины кончился, на смену особнякам пришли современные безликие девятиэтажки – собственно, это были те же хрущобы, что в большом количестве ставили на земле в пятидесятых – шестидесятых годах, только поновее да малость получше. Самую, впрочем, малость. Заблудиться в них ничего не стоило.

Если сейчас пацаненок очнется и, глянув в окно, что-то засечет, то никогда не определит, что именно он засек. Окраины Москвы всегда были безлики.

20 сентября, среда, 9 час. 10 мин.

Вика показалась ему сегодня необычно яркой, горячей. Белозерцев даже застонал от какого-то странного отчаяния, от неверия – неужели он обладает этой женщиной? Он был растроган, был благодарен судьбе за Вику, за то, что не прошел тогда мимо мрачной сталинской высотки, оседлавшей Смоленскую площадь, а ведь мог промахнуть мимо на машине, мог пройти по противоположной стороне улицы и не заметить Вику – все могло быть, но судьба распорядилась так, чтобы он ее увидел.

– Как ты ко мне относишься? – неожиданно, возвращая его с небес на землю, спросила Вика.

– Лучше всех! – совершенно бездумно и по-детски счастливо ответил Белозерцев.

– Значит, никак, – помрачнела Вика.

– Разве я не предложил тебе отдых на Сейшельских островах?

– Одесская манера – вопросом на вопрос, – Вика усмехнулась. – И где только ты этому научился, Белозерцев?

Белозерцев не раз замечал: когда Вика начинает сердиться на него – называет не по имени, а по фамилии. В другой раз он обязательно сделал бы ответное движение, достал бы из кармана какую-нибудь золотую побрякушку, брошку или кулончик на тоненькой изящной цепочке, быстро бы свел все на нет – женщины от золота тают, преображаются на глазах, исключений нет, странно даже, что на них такое колдовское воздействие оказывает довольно невзрачный желтый металл, но сейчас этого не сделал. В нем вновь, как и полчаса назад, неожиданно возникло ощущение тоски, зажатости, некой странной оторопи. Чувство тепла, солнечной яркости, праздника, которое владело им еще две минуты назад, исчезло бесследно.

– О чем ты думаешь, Белозерцев? – словно бы ощутив холод, возникший в душе Белозерцева, проникшись его маятой, спросила Вика. Сделала она это скорее интуитивно, чем от осознания того, что не все у Белозерцева ладно.

– О внеземной цивилизации, летающих тарелках или о ценах на хлеб в Чебоксарах?

– О ценах на хлеб в Чебоксарах, – выплывая из своих мыслей, ответил Белозерцев. – Прости меня, Вика.

Глаза у Вики потеплели, она едва приметно, нежно провела рукой по его щеке:

– Тебе по-прежнему плохо?