Первый в списке на похищение - Страница 3

Отогнув рукав пиджака, Белозерцев посмотрел на часы: как быстро идет время! Времени Белозерцеву не хватало никогда, да и никогда не будет хватать, даже если сутки растянуть на сорок восемь или семьдесят шесть часов. Глянул в заднее окно – «Альфа-Ромео» продолжала идти за ними.

– Борь, а Борь, – тихо позвал Белозерцев.

– Вижу, Вячеслав Юрьевич, – отозвался водитель. – Давно уже вижу. Похоже, нас пробуют накрыть сачком, как редкую мадагаскарскую бабочку.

– Ну и выражения у тебя, Борис, – невесело усмехнулся Белозерцев, – мадагаскарскую!

– А может, и не пробуют, Вячеслав Юрьевич… Хотя попытка – не пытка, – сказал Борис, внимательно глядя в зеркальце заднего вида, – все может быть. Скорее всего, они не знают, что у нас для подобных случаев кое-что припасено, – он вытащил из-под сиденья укороченный, тускло блеснувший черным металлом автомат, положил рядом с собой, ухмыльнулся. – Можем с любыми гостями встречаться. Мы готовы.

– А без автомата можно, Борис?

– Стрельбы не будет, – пообещал водитель. – Это я гарантирую.

– Тогда зачем автомат? Без автомата оторваться не сумеем?

– Сумеем, – уверенно проговорил Борис, повел машину по крутому спуску вниз, отчего в Белозерцеве сразу возник твердый клубок, подкатил изнутри к горлу – такое бывает, когда спускаешься на скоростном лифте в каком-нибудь нью-йоркском биддинге из поднебесья на грешную землю. Белозерцев схватился за горло, помял его, освобождаясь от комка. «Ощущение почти парашютное», – подумал он.

– Еще как сумеем оторваться, сделаем это, как в цирке у Никулина, – пообещал Борис. Закончив спуск, он резко повел машину вверх, беря крутизну на абордаж. Наверное, здесь когда-то был овраг, в котором оставили свои копыта немало лошадей. Глянул в зеркальце: как там «Альфа-Ромео»?

Водитель на «альфе» был послабее Бориса: Боря, старый летун, понял это мигом, растянул толстые губы в улыбке, показав щербатую пасть доброго людоеда, в следующий миг сделал почти неуловимое движение рулем, перестроился, будто шел не по задымленной тесной трассе, а по свободному пространству некой электронной игры, сзади его через несколько секунд поджал синий «мерседес», перекрыл дорогу «альфе», водитель за рулем «яичного желтка» занервничал, попробовал было втиснуться в соседний поток, но не дано было нашему теляти волка стрескать: за «мерседесом» почти вплотную шел обшарпанный «жигуль» седьмой модели, за «жигулем» еще один такой же – седьмой «жигуль», только новенький, недавно с конвейера, владелец его не успел даже прикрутить номера, держал их у ветрового стекла, чтобы было видно придирчивым гаишникам; минуты три прошло, прежде чем «альфа» попала в полосу, по которой теперь шел Борис.

А Борис сделал еще одно полууловимое движение рулем, лихо переместился по задымленному полю вперед, взял вправо, перестроился в свой старый ряд, засмеялся довольно, видя, что водитель «альфы» снова задергался, потом переместился в следующий ряд, затем взял круто вправо и с грохотом влетел в длинный, темный, отдающий промозглым сырым духом проулок. «Альфа-Ромео», зажатая потоком, проследовала дальше.

– Вот и вся любовь, Вячеслав Юрьевич, – доложил Борис Белозерцеву.

– Молодец, Боря!

– Крюк делаем? – спросил Борис.

– Делаем! – Белозерцев приложил руку к груди: сердце билось так, будто завершало свое существование, внутри что-то болело, но что конкретно болело, Белозерцев понять не мог, он устало смежил глаза – правильно говорят, что все болезни от нервов. Понервничал немного – и внутри появилась боль.

Проехав немного по проулку, Борис свернул в зеленый, густо засаженный деревьями двор – проход между деревьями словно бы специально был оставлен для машины, проехал насквозь, очутился в следующем дворе, а через минуту – в параллельной проулку улочке, такой же затененной и старой.

– Ну, Боря, ты и эквилибрист, – похвалил Белозерцев, задержал в себе дыхание, старясь одолеть боль. – Циркач, по проволоке ходишь!

– Стараемся, – довольный похвалой, отозвался Борис.

Конечно, то, что они оторвались от «яичного желтка», еще ничего не значит, тем, кто преследовал Белозерцева, известен его адрес. А это – все, квартиру же менять не будешь – они появились здесь сегодня, появятся и завтра, и послезавтра, и послепослезавтра. Если, конечно, не произойдет что-нибудь раньше.

20 сентября, среда, 8 час. 35 мин.

Сергей Агафонов сидел рядом с Костиком, вполуха слушал его болтовню и одновременно наблюдал за дорогой, за тротуарами, за машинами, засекал каждую мелочь, сводил вместе светлые, едва различимые на лице брови, когда ему что-то не нравилось.

– Дядя Сереж, а дядя Сереж, что бы ты сделал, если бы выиграл в лотерею триста миллионов рублей? – Костик, увидев излишне напряженное лицо Агафонова, подергал его за рукав: ему не нравилось, что сегодня охранник обращает на него меньше внимания, чем обычно.

– Купил бы «роллс-ройс», – наконец ответил Агафонов.

– А зачем «роллс-ройс»?

– Чтобы тебя катать по Москве.

– А на «вольво» нельзя?

– Можно, но на «роллс-ройсе» лучше.

– «Роллс-ройс» – дорогая машина?

– Очень.

– М-м-м, – Костик задумался, но думал он недолго, всего несколько мгновений: – А кто ездит на «роллс-ройс»? – Костик на удивление четко выговаривал трудное слово «роллс-ройс», – у моего папы такая машина есть?

– Нет.

– А у кого она есть?

– У английской королевы.

– Она на ней ездит?

– Да.

– И я буду ездить?

– Естественно. Если я выиграю в лотерею триста миллионов рублей.

– М-м-м, – Костик снова на мгновение задумался, прикинул что-то в уме. – А у тебя есть лотерейные билеты?

– Пока нет.

– А как же ты будешь выигрывать лотерею?

– В лотерею, – поправил Агафонов. – Ну-у… куплю пару, а то и три лотерейных билета со счастливыми номерами и выиграю.

– Может, мы остановимся и ты прямо сейчас купишь лотерейные билеты? – голос у Костика сделался просящим.

– Это мы с тобой, дружище, сделаем вечером, когда будем возвращаться домой. Договорились?

– А вечером будет не поздно?

– Не, не поздно.

– Ведь эти самые… ну… лотерейные ящики на ночь закрываются. Рабочий день кончается, и их замыкают, на ключ.

– Лотерейные ящики работают круглосуточно, – серьезно заявил Агафонов.

– Без перерыва на обед?

– Перерывов на обед у них не бывает. И вообще, Костик, пусть этот вопрос тебя не волнует. Главное дело для тебя – получше пристегнуться ремнем, когда ты сядешь в кабину «роллс-ройса».

Глаза у Костика от проснувшегося азарта сделались веселыми, глубокими, в них запрыгала густая электрическая пороша – словно светлячки какие родились, Костик рассмеялся неожиданно счастливо, звонко, прижался к руке Агафонова, и Агафонов почувствовал, что внутри у него рождается тепло, какая-то щенячья нежность к этому мальчишке и одновременно жалость к самому себе – ведь если бы он женился до ухода в Афганистан на Людочке Ахметовой с улицы Композитора Мясковского, то у него тоже был бы такой же славный пацаненок. А может быть, и два. Но нет, Агафонов не женился, улетел на войну, вернулся оттуда надорванный, с неспокойной душой и пулевой раной на плече, с удивлением обнаружил, что Людочка его не дождалась, вышла замуж за другого, за невзрачного паренька, отгородившегося от Афганистана белым билетом.

Агафонов в тот день здорово напился, а напившись, плакал. Слезы помогли ему, облегчили душу, со слезами из него будто бы вымыло накипь, скопившуюся за два афганских года, еще что-то тяжелое, мешающее дышать, жить. Агафонов выплакался и навсегда вычеркнул из своей жизни не только неверную Людочку, но и всех женщин вообще. Вначале ему было плохо, в голову лезли разные мысли, дырявили черепушку, вызывали боль, а потом полегчало.

Он посмотрел на Костика и прижал его к себе.

Машина подъехала к зеленым, с ярко-красной обводкой воротам детского сада. На территории сада было тихо и пустынно. Они прибыли первыми, в детском саду еще никто не появился. Агафонов скомандовал Костику: