Первый в списке на похищение - Страница 11

Вполне возможно, что от природы он и был гением – Олежка превосходно рисовал, пытался даже нарисовать обнаженную Ирину, долго уговаривал, но она, дуреха, застеснялась, отбилась от Олега – а могла войти в историю изобразительного искусства. Еще Олег писал стихи и сочинял пьесы, стихи его однажды были опубликованы в журнале «Юность», мог взять гитару и недурно спеть, сочинял серьезную музыку и исполнял ее на фортепиано – в общем, Олежка был творческой личностью.

Ирина потянулась к нему для поцелуя:

– Ну, здравствуй! Как живешь?

– По-разному, – бодро ответил Олежка. – Хотя в основном двояко: либо всенародно, либо вопреки. Либо – либо…

– То есть? – не поняла Ирина.

– В большинстве своем – всенародно, но иногда – вопреки. Выпадают такие счастливые моменты… Как сегодня, например.

– Остро! И ко времени, – произнесла Ирина помягчевшим голосом, взяла Олежку за руку, повела за собой в комнату. – Что будешь пить? Коньяк, смирновскую водку, мартини? Есть лимонный «Абсолют», есть «Абсолют-кюрант» и «абсолют» перечный, есть итальянская дынная водка… Ну и естественно – обещанное «Мозельское» и французское бордовое вино. И мясо, которое надо пожарить.

– В результате – маленький праздник. Люблю праздники!

– Праздник – это истина жизни. А истины, увы, – всегда вечны.

– Ах, какие праздники бывали в нашем прошлом, в нашей молодости, а! – азартно, почти по-детски весело воскликнул Олежка, лицо его расплылось в широкой улыбке. – Какая все-таки шальная, какая беззаботная была пора, а! Умирать стану, при седине, при инфаркте и орденах, при персональной сиделке буду, окруженный многочисленными чадами, поклонницами, поклонниками… кем там еще? – а все молодым, все студентом буду себя чувствовать. Это ведь самая золотая пора жизни – студенческие годы!

– А тебе не хотелось бы быть вечным студентом?

– Да я об этом только и мечтаю! – искренне произнес Олежка. – Хоть сегодня готов снова сесть за парту, стать студентом первого курса, – Олежка споткнулся, помолчал немного и восхищенно произнес: – Какая ты краси-ивая! – он обхватил ее сзади за плечи, остановил на полушаге. – Просто невероятно, какая красивая! Можно я твоего мужа вызову на дуэль?

– Зачем?

– Он не должен, он не имеет права в одиночку обладать такой женщиной, как ты!

– А он и не обладает в одиночку.

– Все равно хочу вызвать его на дуэль.

Ирина недоумевающе передернула плечами, рассмеялась было, но быстро оборвала смех.

– Он тебя убьет, Олежка.

Тон у нее был серьезным – она представила, как будет вести себя Белозерцев, если узнает, что у нее есть Олежка. Бедный Олежка…

– Я пуль не боюсь, – сказал Олежка, – я увертливый, пули меня обходят. Все мимо, мимо да мимо.

– Плюнь три раза через плечо! Тьфу, тьфу, тьфу!

– Я не суеверный! Ну почему ты все время укользаешь от меня, Ир? А? – Олежка снова мягко, но настойчиво притянул ее к себе.

Всякая иная настойчивость подобного рода была бы оскорбительна для Ирины, эта же нет, – и вообще Олежка не умел делать грубых движений, Ирина поддалась нажиму, ощутила едва уловимый запах, идущий от Олежки. От него потрясающе тонко, почти неприметно и вместе с тем сильно пахло мужиком. Этот запах вообще любую женщину может свести с ума. Ирина вполне справедливо полагала, что восемьдесят процентов женщин ценят в мужчине не то, как он одет, моден он или не моден, красив или нет, говорлив либо молчалив, умен, насмешлив или же, напротив, недалек и угрюм – все это не имеет никакого значения, а вот дух, что идет от него, волны, токи – значение имеют большое. Впрочем, у женщин все распределено так же, как и у мужчин. Если одним мужчинам нравится попадья, другим поп, а третьим – поповская дочка, то у прекрасных мира сего происходит то же самое: одним нравится дьячок, другим – дьякон, третьим – младший поповский отпрыск, а четвертым – вообще петух с поповского двора.

Ей захотелось повернуться к Олежке, обнять его, но она сдержала себя – всему свое время.

– Ир, скажи, ты хоть по земле когда-нибудь ходишь? – неожиданно спросил Олежка. Получилось несколько грубовато, но это было в стиле Олежки.

– Естественно, – ответила она.

– Нет, ты не ходишь по земле, ты летаешь по воздуху, словно ангел. Опустись на землю, прошу тебя.

– А я – летчица! И вообще, первой в мире в воздух поднялась женщина, а не мужчина.

– Знаю! Первой в мире летчицей была Баба-Яга.

– Все-то ты знаешь… А моего мужа вызывать на дуэль вовсе не обязательно. Ни к чему хорошему это не приведет, – она подумала о том, что, несмотря на всю свою привлекательность, Олежка никогда не сумеет подняться до уровня Белозерцева и она ни за что не променяет мужа на Олежку. Так что не дано Олежке быть хозяином в этом уголке жизни, на этой кухне, в этой спальне, не дано ходить в шелковом спортивном костюме «Адидас», в звонко щелкающих кожаными подметками тапочках по квартире – не дано Олежке быть Вячеславом Юрьевичем Белозерцевым, каким бы милым, привлекательным и желанным Олежка ни был бы. Кесарю – кесарево, а слесарю – слесарево: каждому – свое.

При всем своем уме, при чутье, при проницательности, которую Олежка, хвастаясь, иногда сравнивал с проницательностью разведчика, при обаянии и умении создавать у окружающих хорошее настроение Олежка оставался Олежкой – обычным милым кареглазым мальчиком, который никогда не заменит Ирине Белозерцевева. Маленькая собачка до самой смерти останется щенком. А Олежка – щенок. Иногда он, сам не желая того, портит свидание – то одним суждением, то другим. Ну зачем он говорил о дуэли – готов вызвать, дескать, Белозерцева… Ирина неожиданно почувствовала жалость и нежность к этому человеку.

– Ты – большой мальчишка, – сказала она ему, попыталась посмотреть на себя и на Олежку со стороны – что же они представляют собой как пара, как выглядят? Как Шерочка с Машерочкой или как-то иначе? Она подумала: то, что увидит, заставит ее улыбнуться, жалость сменится теплом, каким-то добрым чувством, но нет, жалость осталась – как, впрочем, и нежность – и он и она были крохотными, уязвимыми, сиротски одинокими человечками, а не людьми. Таких человечков, перевернутых вверх ногами, жалких, маленьких, ныне часто можно увидеть во всяком высокомерном взоре – в том числе и себя самого, – и от увиденного делается еще более печально, более горько – хоть и обитаем мы в обществе, среди людей, а живем сами по себе, в одиночку. Ирина вяло помахала перед собой рукой, улыбнулась:

– Не пойму, погода на меня, что ли, действует?

– Погода у нас – виновница всех несчастий, – глубокомысленно изрек Олежка. – Мы всегда все валим на нее. Таков народный обычай! – Олежка снова притянул Ирину к себе.

Минут через двадцать Олежка произнес то, что мигом свело на нет сегодняшнее утро. Он произнес просто и обыденно:

– Ир, у меня нет денег!

– Даже на хлеб?

– На хлеб есть, но на масло нет.

– Это что же, выходит, я должна содержать тебя? Олежка неопределенно мотнул головой, засмеялся, пробормотал под нос что-то нечленораздельное.

– Я же тебе давала в прошлый раз деньги!

– То, что давала – уже кончилось. Деньги обладают неприятной способностью таять.

– Я давала тебе и в позапрошлый раз. Доллары.

– А доллары что – не деньги? Доллары тоже обладают способностью таять.

– Двести долларов тебе хватит?

– Мало, Ир.

– Ну и запросы! А тысячу двести! – насмешливым тоном спросила Ирина!

Олежка все понял.

– Это очень много, – сказал он. – Дай хотя бы пятьсот. Или четыреста.

В это время раздался телефонный звонок. Ирина испуганно вскинулась: показалось, что это был звонок в дверь…

20 сентября, среда, 9 час. 45 мин.

Белозерцев уезжал от Вики с тяжелым сердцем: все-таки она допекла его сегодня. В машине Боря косил на шефа глазами, молча вздыхал и пытался делать вид, что ничего не замечает, ничего не знает: его дело – крутить баранку, общаться с гаишниками и не допускать ДТП – дорожно-транспортных присшествий, хотя, конечно же, Боря видел и знал все. В том числе и про Виолетту, с которой когда-то был знаком – его с ней познакомил сосед по даче Леня Ростовский – старый журналист, выпивоха, охальник, любитель поволочиться за всякой нарядкой юбкой. Леня иногда за стаканом водки в тени смородиновых кустов, которых у Бори на даче было более сотни, рассказывал о Виолетте такое, что, услышь это Белозерцев, у него бы зашевелились волосы не только на голове – встали бы дыбом на всем теле, даже там, где их нет.