Первый среди Равных - Страница 6
На первых порах даже самые дальновидные патриоты откликнулись на эту пропаганду.
Даже сам Гракх Бабёф поддался всеобщему упоению. Правда, через несколько месяцев тот же Гракх Бабёф каялся в одном из своих писем:
«Ныне я чистосердечно признаю, что упрекаю себя втом, что некогда чернил и Революционное правительство и Робеспьера, и Сен-Жюста, и других. Я полагаю, что эти люди сами по себе стоили больше, чем все остальные революционеры, вместе взятые…»
И ещё:
«…Воззвать к Робеспьеру — значит разбудить всех энергичных патриотов, а с ними и народ, некогда слушавший только их и следовавший только за ними.»
Бабёф был прав. И недаром в те дни полицейские агенты, пытавшиеся уловить общественное мнение, писали в своих докладах властям: «Только и слышно что сожаления о Робеспьере. Говорят об изобилии, царившем при нём, и о нищете при нынешнем правительстве».
Да, глаза у народа открылись быстро и окончательно.
Что же касается Гракха Бабёфа, то он, да и все они, все Равные, считали и всегда будут считать себя прямыми продолжателями дела Робеспьера,
— Воскрешая Робеспьера, воскрешаешь и демократию, — не раз говорил Бабёф.
Нельзя было сказать точнее.
В сгущающихся сумерках Лоран с трудом перечитал только что написанные слова:
«На этого знаменитого мученика во имя равенства так много клеветали, что долг каждого честного писателя посвятить своё перо тому, чтобы восстановить добрую память о нём».
Долг каждого честного писателя…
И он, Лоран, выполнит этот долг.
Вошла молодая хозяйка с зажженной лампой в руках. — Милый, ведь уже совсем темно… Ты не бережёшь своих глаз…
Она нагнулась и ласково поцеловала Лорана.
— Ты же обещал, что будешь пользоваться моей помощью!
Он чуть отстранился и погладил её волосы.
— И буду, Сара, не беспокойся, твоё от тебя не уйдет… Но пока оставь меня, я должен ещё кое в чём разобраться…
Она знала, что спорить бесполезно, и тут же бесшумно вышла. Но её появление, её нежность, её влажные большие глаза невольно вернули Лорана из прошлого. Исчезли Наполеон, Робеспьер и Бабёф — остались комната с деревянными полками, стол, заваленный бумагами. И женщина, вдруг появившаяся и пропавшая, словно видение…
Сколько их появлялось и исчезало в жизни Лорана!
Нет, в чём другом, а в этом он резко отличался от своих великих друзей. И дело революции, которому он отдал себя с ранней юности, здесь никогда не служило помехой.
Неподкупный — таково было общее мнение — вообще не знал женщин, и любившая его Элеонора Дюпле так и осталась навсегда «невестой Робеспьера».
Гракх Бабёф был верен своей Виктории, делившей с ним все радости и горести его короткой жизни.
У Лорана всё сложилось совсем иначе.
В его долгой жизни с ним была не одна женщина. И каждый раз выходило так, что он оставлял очередную из них, и для него все они превратились как бы в одну-единственную женщину, в могучее женское начало, которому он не мог и не хотел противостоять, которое для него значило слишком много, давая силу, энергию, страстность в борьбе. И, по сути дела, здесь ему не в чем было себя упрекнуть: он никогда не лгал женщине, никогда не лицемерил с ней, всегда оставаясь верным и честным в любви, как был верен и честен в революционной политике. Может быть, именно поэтому те женщины, которых он покидал, сохраняли к нему добрые чувства; до сих пор он переписывался с первой (Элизабет), единственной законной женой, и в письмах её не замечалось ни горечи, ни злобы; переписывался он и со второй своей супругой, и хотя послания её не были столь же безобидны — Тереза и в старости осталась слишком темпераментной и ревнивой, — они, несмотря на сетования и упрёки, дышали постоянной заботой о нём — о его здоровье, домашнем быте, безопасности…
…Он встрепенулся и сбросил наваждение. Нечего задерживаться на всём этом. Да и это ли было главным в его жизни?…
Мысли снова вернулись к Неподкупному.
Нет, он не сможет написать книгу о Робеспьере.
Не сможет, хотя бы и очень хотел это сделать.
Не сможет потому, что не обладает достаточными данными: он ведь знал Робеспьера всего лишь несколько месяцев, не присутствовал при самых драматических событиях в жизни Неподкупного, да и документов об этом времени в его архиве не сохранилось.
Конечно, в том труде, который будет им создан, Робеспьер займёт своё законное место — он, Лоран, до конца выполнит свой долг перед памятью великого человека.
Но книга будет о другом.
Книга будет о том, что ему, Лорану, известно особенно хорошо, чему он сам отдал большую часть своей неизбывной энергии, что оставило глубокий след в его памяти.
Теперь, после долгих размышлений, он ясно представляет себе: всю его сознательную жизнь, жизнь, отданную борьбе, легко разделить на две части. Первая из них — жизнь публициста, администратора, политического деятеля. Она явная, открытая, известная очень многим, ибо тогда он выступал на виду у всех как уполномоченный революционного, народного государства. Вторая часть его жизни, очень непохожая на первую, была тайной, скрытой от людских взоров, известной лишь очень ограниченному кругу лиц. То была жизнь заговорщика, конспиратора, борца, действующего не от имени государства, а против него, поскольку само государство из революционного превратилось в контрреволюционное, антинародное.
Первая, совпадающая с периодом революции, охватывает около пяти лет, вторая — больше четверти века.
Но конечно же главное не в количестве лет, главное в другом.
Правдиво рассказать потомкам о длительной и упорной тайной деятельности горстки смельчаков, боровшихся и погибавших во имя равенства и братства миллионов в смертельной схватке с многоголовой гидрой общества собственников, вряд ли сумеет кто-либо лучше него. И не потому, что он обладает каким-то особым даром историка или писателя, а потому лишь, что он был одним из главных участников общего дела и, в отличие от многих, не погиб и не был раздавлен, сумел выжить и выстоять, не сломаться и не покориться. И ещё, разумеется, потому, что сохранил то самое, чего как огня боялись другие, более робкие и осторожные: он сохранил подлинные документы о таких делах и событиях, от которых обычно мало что сохраняется.
Стало быть, сейчас самое время задать вопрос: кто, если не он, сможет это сделать? Именно это?…
Следующие несколько дней он был занят архивом, относящимся ко времени первой и второй Реставрации.
Падение наполеоновского режима временно сняло полицейский надзор, тяготевший долгие годы над Лораном. Теперь пятидесятидвухлетний «музыкант Раймон, путешествующий с супругой» и «имеющий в качестве особой приметы шрам на правой стороне лба», как было сказано в его паспорте, выданном префектом департамента Изера, никого больше не интересовал. Власти и не догадывались, что начинался период наивысшего подъёма антиправительственной деятельности этого необычного музыканта. Именно тогда Лоран (он же Раймон, он же Камилл) в полной мере проявил себя как организатор и руководитель тайной заговорщической борьбы.
То было время великого противостояния. Не имея сил открыто бороться с наступавшей общеевропейской peaкцией, патриотические группы уходили в подполье. При этом они не становились малочисленнее и менее опасными для реакционных правительств европейских государств. Карбонарии, масоны, иллюминаты, тугендбундовцы, филоматы и члены гетерий создавали свои венты и ложи в странах, томившихся под иноземным игом. Они готовили революционные перевороты в Италии, Испании, Греции. Они стремились найти точки соприкосновения и выработать единую стратегию и тактику. Мог ли такой опытный и пылкий конспиратор, как Лоран, остаться в стороне от всего этого?…
…Его квартира в Женеве стала подлинной штаб-квартирой революционной эмиграции. Днём и ночью здесь появлялись какие-то странные оборванцы, с которыми Лоран делился кровом и последним куском хлеба. Тщетно Тереза пыталась противиться его разорительному и опасному гостеприимству.