Перо фламинго - Страница 81

Господи, за что, за что ты так терзаешь меня? Зачем не даешь забыть и забыться? Пошли мне безумие, которое сделает меня безразличной, скорую болезнь, которая свела бы меня в могилу! Но я не могу терпеть этого более! Боже милостивый! Он уедет. Сегодня уже уедет, и я никогда, скорее всего никогда, его не увижу. Как хорошо! Конец лжи и лицемерию, конец двуличию. Конец всему прекрасному в моей жизни, конец самой жизни. Ведь только с Егором я узнала, что значит жить, что значит любовь! Больше не услышу его проникновенного голоса, энергичных шагов, не увижу быстрого взгляда, брошенного из-под насупленных бровей. Этих бездонных серых глаз, светлых прядей на лбу, сильных рук…

Серна застонала и схватилась за голову. Она вовремя покинула общество, потому что волна боли оказалась столь сильной, что побороть её, сохраняя приличия, оказалось невозможно. Едва захлопнув дверь, она повалилась прямо на пол и заметалась, боль терзала её с неистовой силой. Сквозь свои сдавленные стоны она едва разобрала голос мужа, который понапрасну дергал запертую дверь и кричал:

– Серафима! Открой! Открой немедленно! Да что с тобой! Открой же, ради бога!

Она отворила. Викентий Илларионович отшатнулся.

– Да что с тобой? Ты так бледна, так стонала!

– Очень голова болит, – последовал слабый ответ.

– Пошлем за доктором, выпей пилюль или северовых порошков.

– Нет, я просто прилягу. Только оставьте меня в одиночестве.

Она даже не закрыла дверь, а просто толкнула её слабой рукой. Дверь скрипнула и закрылась наполовину. Но в этом движении было столько недвусмысленного желания одиночества, что Соболев не посмел переступить порога и так и остался перед дверью, точно между ними выросла невидимая стена.

Потоптавшись, он двинулся прочь в крайнем раздражении и досаде. Неужели странная хандра, которая мучила жену предыдущие месяцы, вернулась вновь? Нет, на сей раз он не допустит измывательства над собой. Пусть ее лечат светила, в лучшие клиники, санатории… или в больницу Николая Угодника…

Серафима Львовна слышала, как ушел муж. На некоторое время в доме все стихло, потом послышался шум подъехавшего экипажа, громкий разговор. Это явился к обеду племянник мужа, новый кумир столицы Когтищев. Он теперь знаменитость и, посему считает незазорным опаздывать всегда и везде. Потом снова тишина. Где теперь Егор, неужто спокойно гуляет вдоль речки под руку с сестрой? Неужели он не думает о ней, не хочет в последний раз взять её за руку, ощутить ее тепло?

Серафима замерла у окна. Она вдруг ясно представила себе, как Аристов идет лесной тропой, вокруг никого. Совершенно никого! И как только она об этом подумала, она вдруг сорвалась с места и метнулась из комнаты, легко, стремительно, словно и впрямь серна. Никто не видел и не слышал, как госпожа профессорша выбежала из дому. Она бежала с такой быстротой, с какой не бегала и в детстве, выскочила на тропинку в лесу, идущую вдоль реки. И засмеялась радостным смехом, потому навстречу ей медленно и удрученно шел Аристов. Увидев стройную фигуру в ослепительном солнце, Егор устремился вперед, не разбирая дороги, не спрашивая себя, где он и что делает. Подхватил её на руки и сдавил в неистовых объятиях. Их бешеные поцелуи были скорей подобны укусам. Не видя ничего вокруг, они исступленно целовались. И пропади все пропадом, и лети все в тартарары!

Стоящие вдоль тропы деревья зашелестели и замерли, словно перед грозой. Воздух задрожал, и как-то все неуловимо изменилось. Деревья искривились, поползли в сторону, закружились, куда-то вбок уехали облака, которые только что были над головой. И тотчас же вместо сочной летней травы под ногами зашуршал песок, пахнул сухой жаркий воздух…

Серна и Егор стояли точно пьяные. Они знали, что это и реальность, и призрачный мир одновременно. Не сговариваясь, они взялись за руки и устремились бегом, спотыкаясь в песке, под своды разрушенного храма, который некогда служил им убежищем. В той, их прежней жизни в пустыне, в Альхоре. И там снова царство любви открыло им свои заветные врата, потому что они знали теперь, они поняли это очевидно, что Альхор явился им именно для того, чтобы открыть путь к любви. Просто любви, чистой, незамутненной условностями. Просто любви, любви без конца и края, точно пустыня. Жаркой, страстной, как неукротимый самум.

Соболев поднялся в свою комнату и попытался работать. Приезд племянника на время отвлек профессора от мрачных дум, но ненадолго. Дождавшись, пока тот неторопливо доест обед, поднесенный ему прислугой, Соболев отослал его искать молодежь и гулять вместе с ними, сам же решил снова навестить жену. Каково же было его удивление, когда он обнаружил дверь не только не запертой, а совершено распахнутой, словно хозяйка выбежала как угорелая! В недоумении и тревоге Викентий Илларионович вышел из дому и неуверенным шагом двинулся искать жену. Но куда? Но чем больше он размышлял, тем больше у него крепла уверенность, что все произошедшее с Серафимой как-то связано с застольным разговором, что именно слова Аристова об отъезде так болезненно на неё подействовали. Побродив без толку по саду, лесу, выйдя к реке и никого не найдя, он двинулся назад.

Уже подходя к дому, в густеющих вечерних сумерках он вдруг увидел две фигуры, Серны и Аристова. Они как будто возникли из легкого тумана, еще мгновение назад их не было, и вдруг они появились совсем близко от него. И Серафима Львовна и Егор мгновение постояли рядом, а потом побрели к дому. Тихо, медленно, расходясь в разные стороны. Соболев прищурился, и ему показалось, что они держались за руки. Но это был только миг, и вот они уже уплывали прочь друг от друга. Аристов шел шатаясь, точно пьяный. Серафима тоже шла, словно слепая. Соболев окликнул жену, но она не оборотилась и не остановилась. Он стал догонять её и снова позвал, но она не остановилась, хотя расстояние между ними неуклонно сокращалось, и в тишине вечернего леса не звучало более ничего кроме этого охрипшего от страха голоса. В какой-то миг Викентия Илларионовича охватил мистический ужас. Ему почудилось, что и Аристов, и жена его умерли, и он видит и пытается нагнать призрак, который тянет его в потусторонний мир. Усилием воли он отогнал этот морок. Серафима уже вступила в дом. Вероятно, и Аристов тоже уже вошел, в доме послышались голоса, шум. Но Соболев помчался прямо за женой и настиг её за распахнутой дверью ее комнаты. Она что-то держала в руке, и когда он ворвался, с криком и тоской схватил её и повернул к себе. Она глянула на него страшно, жутко, словно и впрямь из могилы. Такого лица он не видел у неё никогда. В этот миг он прочел на нем все, и унижение всех прожитых лет, и ненависть, и отвращение. И тут он все понял. Словно наступило великое прозрение, озарение. Он затрясся всем телом и вскричал: