Пермский рассказ - Страница 40

— Это как же понимать, товарищ председатель? — подал голос Васька. — Как понимать? — растерянно переспросил он и тут же сорвался на крик: — Работы там было на пятак, а штраф, значит, пятнадцать рублей!

— Не шуми. Тебе только цветочки перепали, — невозмутимо сказал кто-то из-за Васьки. — Гляди, так Таймалову сотни полторы поднесет. Это вот уже ягодки.

Васька, конечно, расслышал, что ждет Таймалова, но его заботила только своя беда. Он порывался пойти на трибуну. Его чуть ли не насильно усадили обратно, и по тому, как шутили при этом его соседи, как убежденно тверд был голос того, кто предсказывал наказание Таймалову, Борков вдруг понял, что колхозники уже не сомневаются, чем кончится это собрание.

Он оглядел зал, а потом посмотрел в протокол. Зина, как уже решенное дело, записала все, что говорил он, и теперь приготовилась так же безоговорочно занести в затасканную тетрадку штраф Таймалову. А Борков все еще не знал, как поступить с ним. И, верно, так же, как в своей речи, склонился бы в конце концов к тем привычным и обязательным требованиям, которые надлежало ему теперь выполнять, но вдруг представил, как ненадежна и опасна была весенняя дорога, и решительно шагнул к краю сцены.

— Нет, штрафовать Таймалова, я думаю, не стоит. Авария у него случилась не по злому умыслу, — негромко сказал он, но его услышали. В клубе стало тихо, и Борков, будто в пустоту, прибавил: — А навозоразбрасыватель нужен сейчас, как никогда, и надо его поскорее отремонтировать.

— Да что же это такое? Две машины угробил и хоть бы что? — вскинулся над притихшими рядами колхозников отчаянный крик Васьки, но его никто не поддержал. Он смолк, а потом как-то незаметно затерялся среди мужиков.

Колхозники молчали.

Бабы, как вчера, когда выпала возможность без канители сменить Птицу, переглядывались друг с другом, а мужики, как по команде, вытащили папиросы и кисеты.

Первым очнулся дядя Митрий.

— Голосуй, Сидор Матвеич. Сам говорил — сеять завтра и, стало быть, вставать надо рано, — сказал он и поднял руку.

Но поддержала его поначалу только плотницкая бригада. Колхозники будто никак не могли понять, что же им нужно делать, и только потом, когда дядя Митрий спросил, приспело ли время голосовать, дружно вскинули руки.

Клуб опустел.

Зина торопливо дописывала протокол. Борков сидел на стуле около трибуны. Схлынувшее напряжение оставило после себя непомерную усталость. Она ощутимо давила на плечи, и он не мог заставить себя встать и пойти домой. Он, верно, просидел бы тут еще долго, но вспомнил, что ему нужно подписать сводку, подошел к Зине и спросил о бумагах.

— Ой, Сидор Матвеевич, вы уж извините меня, пожалуйста, я ведь их в правлении оставила, — не подняв головы, виновато сказала Зина и еще ниже склонилась над столом.

«Чего это она?» — удивился Борков и уже пошел было от стола, но вдруг увидел, как она проворно придвинула к себе под руку несколько листиков разграфленной бумаги.

Среди них была и сводка.

Борков углядел только итоговую цифру. Она осталась неизменной и по-прежнему свидетельствовала о немалых достижениях дубовского колхоза.

Зина поняла, что Борков заметил ее вороватое движение, зарделась, подала ему протокол, а когда он, не читая, расписался в нем, быстро собрала бумаги и, будто спеша догнать кого-то, опрометью кинулась к дверям.

Домой Борков возвращался один.

Таймалов после собрания какое-то время маячил среди механизаторов, а потом неизвестно когда ушел из клуба. Но Борков чувствовал его рядом с собой, по привычке уступал ему дорогу, оскользался и снова выходил на середину едва намеченной тропки. Он еще не отрешился от собрания, еще вставали перед глазами то разгневанный Васька, то настороженные лица колхозников, однако уже улавливал знакомые послеполуночные звуки. На конце деревни неохотно лаяла собака, на пруду распаленно кричали дикие утки, и с минуты на минуту в эту перекличку потаенной ночной жизни должны были вступить горластые дубовские петухи.

Борков прислушался, но вместо ожидаемого хлопанья крыльев от мастерской донеслись едва внятные удары по железу и дробный стукоток сразу нескольких молотков. Он умерил шаг, потом остановился; очень похоже, случалось, постукивал на ветру полуоторванный лист железа на крыше кузницы, но не разобрал, что это, и, уже не дожидаясь, когда загорланят петухи и окончательно смешают все звуки, повернул к мастерской.

Алексей Домнин

НИКОНОВЫ

Есть хочется.

— Давай спать, — говорит Анатолий, а сам сидит не двигаясь, обхватив руками колени. — Интересно, как он будет доить корову? Вымя оборвет.

Я тоже думаю о Володьке. О том, что на штанах у него неумело пришитые светлые заплаты, что громадные сапоги хлюпают на ногах. Когда мы были в его избе, по-холостяцки пустой и неуютной, я спросил:

— Один живешь?

— Знамо дело, — усмехнулся он. — Сваталась одна вдовушка — ей без мужика тоже не резон. Только я не согласный. Баловство от семейной-то жизни.

— Почему баловство?

— Сирот плодить.

Мне стало не по себе от его жестокого прищуренного взгляда. Пропала всякая охота спрашивать.

Познакомились мы с Володькой несколько часов назад. Приехали в деревню и гадали у крайней избы, где можно попросить лодку.

На крыльцо вышел невысокий кряжистый парень в синей навыпуск рубахе, присел на корточки и принялся нас рассматривать. Он склонил голову чуть набок и, казалось, пытается разглядеть что-то за нами. Он давно не стрижен, спутанные выцветшие волосы прикрывают брови. Трудно определить возраст парня — не то ему семнадцать, не то двадцать пять.

— За утками? — спросил он равнодушно.

— Да приехали вот…

— Поди, лодка нужна?

— Нужна.

Парень посмотрел на свои грязные босые ноги, подумал и сказал:

— Без лодки вы никуда…

Встал и пошел в избу. А как же лодка?

— Мы заплатим, — поспешно заговорил Анатолий.

Парень глянул на него так, словно не понял, о чем идет речь. Потом нахмурился и с обидой ответил:

— Сами зарабатываем.

И ушел. Мы стояли обескураженные. Анатолий решительно крикнул:

— Дашь лодку, хозяин?

— Я же сказал, возьмите под горой, у сухой березы, — с досадой проговорил парень из темных сеней.

Маленькая черная плоскодонка была просмолена до самых уключин. Спустили ее на воду, начали укладывать вещи.

— Без весел пойдете? — спросил насмешливый голос. Оба вздрогнули. Сзади стоял наш новый знакомый и рассматривал свои ноги. Вздохнул и побрел по тропинке в гору. Мы поспешили за ним.

— Патронташи-то у вас полнехоньки, едят тебя мошки, — проговорил он и остановился, о чем-то думая.

— А у вас плохо с припасами?

— Как сказать? Пороху нет, зато спички есть. Селитрой тоже метров на десять бить можно.

Он вдруг предложил нам оставить вещи в избе и на ночь вернуться в деревню. А с рассветом, как подоит корову, он и сам с нами поедет.

К заболоченным вырубкам мы добрались уже в сумерках. Возвращаться в деревню не было никакой охоты. Сто раз мы пожалели, что оставили у Володьки рюкзаки. Даже чай вскипятить не в чем.

И вот сидим у костра и ждем рассвета. Ждем, когда приедет Володька и привезет нашу провизию.

Проснулся я от холода и шума. В первый момент не мог понять, что произошло. Бьются о берег волны, мечутся жидкие кустики ивы, словно силятся вытащить увязшие корни. Ветер. Какой ветрище!

Уже рассвело. Но стоит ли уходить от костра?

Заворочался Анатолий.

— Чайку вскипяти.

— Какао не хочешь?

Анатолий огляделся и погрустнел.