Переводчик - Страница 6

Мясник откашлялся, молча обслуживая Тоулера. Землян, находящихся в постоянном контакте с партассианами, презирали даже те, кто, живя в том же Городе, зарабатывал на жизнь другим способом. Этих в свою очередь презирали полудобровольные рабочие группы, каждую ночь вывозимые из Города, а их - оставшееся большинство землян, предпочитающих умирать от голода, нежели иметь дело с чужаками.

Забрав завернутое мясо, Тоулер закрыл лицо щитком скафандра и вышел из магазина. Почти пустые улицы туземного района не были ни красивы, ни особо уродливы; спроектировал их архитектор-нул с Кастакоры, сектор HQ, видевший двуногих существ только на экране, и видение его материализовалось в ряде собачьих будок. Однако Тоулер шел радостно, ведь дома его должна ждать Элизабет.

Тоулер жил в небольшом четырехэтажном здании, в которое входили через воздушный шлюз. Оставив за спиной двойную дверь, он открыл лицо и торопливо пошел по коридору, жалея, что не может причесать волос, остающихся под шлемом. Открыв дверь своей трехкомнатной квартиры, он облегченно вздохнул она была там.

С середины потолка свисал контрольный шар, и Элизабет стояла точно под ним. Это было единственное место, где нельзя было разглядеть выражение ее лица. Глаза Тоулера заблестели при виде ее, хотя он знал, что, когда открывал дверь, где-то далеко прозвучал сигнал и сейчас нул - а может, даже человек - склонялся над экраном, наблюдая, как он входит, видел, что он принес, слышал, что говорит.

- Рад видеть тебя, Элизабет, - сказал он, стараясь забыть о том, что за ним наблюдают.

- Я не должна была приходить, - заметила женщина, и такое начало не сулило особых надежд. Ей было двадцать четыре года, была она худой, даже слишком худой, с вытянутым светлым лицом и живыми голубыми глазами. Не красавица, но что-то в лице делало ее ослепительнее красавиц.

- Поговорим, - мягко сказал Тоулер. Он жил один, отдельно от других людей, и почти забыл, что такое мягкость. Взяв женщину за руку, он подвел ее к столу.

Каждое ее движение выдавало неуверенность. Всего десять дней назад она была свободна, жила вдали от Города и редко видела нулов. Заводик ее отца выпускал консервы из африззиан, и внезапно обнаружилось, что в течение пяти лет он платил налоги меньше, чем - в правление Пар-Хаворлема - следовало. Заводик отняли, а единственную дочь Элизабет забрали на работу в учреждениях города. Здесь, испуганная и тоскующая по дому, она стала подчиненной Тоулера. Жалость, а может, и нечто большее, заставило его предложить ей помощь.

- Они будут слышать, о нем мы говорим? - спросила она.

- Каждое сказанное слово попадет в Центр Контроля Комиссариата Полиции, - ответил Тоулер, - где записывается. Но, разумеется, они не думают, что мы их любим. Поскольку они хозяева нашей жизни и смерти, несколько слов на ленте мало что меняют. Это просто средство предосторожности.

Она вздрогнула, слыша покорность в его голосе. Он тоже принадлежал к чуждому ей миру. Они могли коснуться друг друга, но до сих пор между ними не было истинного понимания.

- В таком случае, - сказала Элизабет, - сколько они будут держать меня здесь?

Теперь вздрогнул он. Тоулер работал здесь десять лет, с тех пор как двадцатилетним его привезли сюда за провинность еще меньшую, чем та, что привела сюда Элизабет Фоллодон. И все это время он ни разу не покидал Города. Нулы выдавали своим двуногим помощникам билет только в одну сторону.

- Ты увидишь, что здесь не так плохо, - сказал он вместо прямого ответа. - Множество милых женщин и мужчин работают для партассианцев, а большинство чужаков, когда привыкнешь к их пугающему виду, оказываются совсем не страшными. Тебе повезло, что ты попала в Контору Переводчиков, мы образуем как бы отдельное сообщество.

- Я люблю Питера Ларденинга, - сказала она.

- Это многообещающий молодой человек.

Сказав это, он понял, что говорит покровительственно, и почувствовал, что кровь приливает к его щекам. Ларденинг действительно был лучшим из молодых переводчиков, примерно того же возраста, что и Элизабет. Слишком рано для ревности, подумал Тоулер. Они с Элизабет не были хорошо знакомы, и по многим причинам такое положение должно сохраниться.

- Мне кажется, он весьма мил, - сказала женщина.

- Да, действительно.

- И полон сочувствия.

- Да, он понимает других.

Тоулер вдруг потерял нить разговора. Ему хотелось сказать, что это он Главный Переводчик, именно он может больше всего сделать для нее.

Почти с облегчением принял он писк коммуникатора, хотя в другое время это могло бы его напугать. Печально улыбнувшись, он отвернулся от женщины и, подойдя к коммуникатору, произнес:

- Алло?

Когда его личный диск оказался в пределах луча, экран осветился, и Тоулер узнал одного из мелких служащих дворца, человека с вытянутым лицом, знакомым ему, хотя все их разговоры сводились к обмену ничего не значащими приветствиями.

- Гэри Тоулер, прошу быстро явиться во дворец. Срочный вызов.

- У меня один свободный день в месяц, - сказал Тоулер. Как раз сегодня. Не может этот срочный вызов подождать до завтра?

- Сам Губернатор хочет видеть вас, так что поторопитесь.

- Хорошо, иду. Не беспокойтесь!

Шестнадцать с половиной минут спустя Главный Переводчик Гэри Тоулер кланялся Губернатору, Его Светлости Графу Пар-Хаворлему. После стольких лет работы в Городе Тоулер по-прежнему дрожал от страха при виде партассианина. Пар-Хаворлем был трех метров высоты, необычайно крепкого сложения, и его огромное тело выглядело бы как цилиндр, не будь у него рук и ног. Он напоминал пузырь в двумя тройными разветвлениями: одним снизу, образующим ноги, другим на середине - руки.

Как и у других представителей этого вида, у Пар-Хаворлема с трудом можно было различить черты лица. Каждая длинная рука кончалась двумя гибкими, противостоящими друг другу пальцами с выдвижными когтями, которые обычно оставались спрятанными. Наверху цилиндрического тела имелись три симметрично расставленных глазных стебля, а на макушке "головы" - мясистый гребень. Прочие части лица: рот, дыхательные отверстия и уши, а также половые органы, скрывались под широкими плечами. Нулы были таинственными существами, внешний вид которых мало о чем говорил. Лишь гребень часто выражал то, что творилось у них внутри, придавая им жестокий вид.