Перевал Дятлова, или Тайна девяти - Страница 7
А вот девушка пишет:
Как только кто-нибудь из нас повышает голос, раздражается или слишком бурно реагирует на окружающую среду, тому сразу приписывают горную болезнь. Сегодня она очень сильно проявилась у Игоря. На предыдущем привале он так долго ворчал на Лилю из-за йода, что Лиля пожалела, что у нее нет с собой никаких средств лечения (как то: каплей, мази, таблеток и пр.) от горной болезни.
Я увлеклась, читала теперь уже всё подряд. Кавказская группа действовала профессионально и шла строго по маршруту. Успевали шутить и смеяться.
Особенно комичной была переправа Зины, которая взгромоздилась на спину Коле и таким образом, с ужимками на лице под дружный смех товарищей, перебралась на другой берег. Бедный Коля! Ему пришлось потрудиться, его собственный вес 64 кг да еще + такой же вес Зины – итого 128 кг. Трудновато!
Сейчас обеденный привал. Всё хорошо, кроме того, что у дежурных пригорело какао, пачку которого нашел Игорь в дупле большой сосны у места нашего привала. Перевал мы не прошли, а только дошли до него. Шли без особых приключений, «по горам, по долам». Место для ночевки выбрали довольно удачно. Здесь много дров, которые приносят сюда альпинисты. Сейчас Володя (дежурный) дует во всю мощь и силу своих легких, способствуя этим горению дров. Но вода нагревается что-то очень медленно, а когда закипит – и совсем неизвестно.
Ближе к концу тетрадки мы с Шуми наткнулись на еще одну Зиночкину запись. Текст меня поразил. Может, у Зины были предчувствия?
Надо сказать, что здесь не жарко, и мы идем на перевал. Если перевал Донгуз-Орунбаши можно назвать перевалом «костей конских, ишачьих и вообще скотских», то перевал Басса можно назвать перевалом «костей людских», но неизвестно, немецких или русских, т. е., буржуазных или советских. На перевал ведет довольно нудная тропинка серпантином, и вообще перевал легкий. Видели с него перевал Чипер-Азау, кое-кто пожалел, что не пошли через него, но большинство ничего, песни поют про долины и море. На ночлег остановились на ровной площадке, где на бугорке стоит могила, и, видимо, всяк, кто пройдет через эти 2 перевала, поклонится этой могилке. Сейчас все ушли за дровами и мне надо идти.
Стало не по себе. Я аккуратно закрыла последний в пачке дневник и положила его на пол. Прижала к себе Шумахера (ух, как звучит все-таки!) и уснула.
7.
Очнувшись поутру, я обнаружила возле постели две пары тапочек. Нет, со мной никто, кроме кота, не спал, и ног у меня всего две, не четыре… Недолго подумав, вспомнила, что мне померещился ночной звонок в дверь – я бегала в коридор босиком, и вернулась обратно уже в других тапочках.
«Шизофрения прогрессирует», – печально думала я. И тут раздался реальный звонок: телефонный.
– У аппарата.
– Знаешь, мне так легко представить себе твой сон…
Так по-дурацки начать беседу может только один человек (из мне известных, разумеется). Вадик. Мой бывший муж.
– Вадик, какой именно сон ты имеешь в виду? Откуда тебе знать, что мне снится?
– А еще писатель, – расстроился Вадик, – я ведь о тебе говорю. Как ты лежишь, свернувшись калачиком, и…
– Заткнись, пожалуйста, – сказала я искренне.
Вадик обрадовался энергии в моем голосе. Энергия движет миром.
– Открывай дверь, девушка, я у тебя под окнами. Надо поговорить.
– Говори по телефону.
– Так деньги ж капают!
Шумахер побежал за мной следом, и расстроился, что я направилась не к холодильнику.
Вадик уже стоял на лестничной площадке. Худой, длинный, нескладный. С кривой улыбкой и мимозой в руке. Господи, где он ее выкопал, болезную?
Я погладила желтые пушистые ветки. Холодные! Шумахер неодобрительно выглядывал из-за стены – так что видно было только полморды, как на фото писательниц из новой серии «Вагриуса».
– Здорово, Хаккинен! – радостно сказал Вадик, и Шуми скривился от его глупости. Вадик попытался погладить котишку, но тот увильнул – побежал в сторону кухни. Задал нам обоим верное направление.
Я размахивала мимозой, как веником. Вадик шумно разувался и говорил слишком громко:
– Тут такое дело… Мы с Машкой расстались.
Машка – некогда ближайшая моя подруга, которая полтора года назад решила, что Вадик подходит ей больше, чем мне. Всё это время, по моим представлениям, она должна была почивать на лаврах. Вернее, в супружеской постели с еще не остывшим после моих ласк Вадиком. Пусть так. И спасибо, что хотя бы квартиру себе не забрали.
– Расстались? А как же безумная страсть, перешедшая в ровное теплое чувство?
Вадик ярко покраснел, потому что именно этими словами лечил меня год назад.
– Теперь Машка любит Наташкиного Гришу.
Я в это время набрала в рот воды – некстати, потому что, захохотав, подавилась.
– Ей просто нужно чужое, – сказал Вадик.
– Наконец-то.
– Что наконец-то? – не понял экс-муж.
– Наконец-то до тебя дошло!
– Аня, – грустно сказал Вадик, – не язви. Мне и так больно.
– Больно ему, надо же! И что я должна сделать? – Шумахер в смиренной позе стоял перед холодильником, вознося молитвы Большому Белому Брату, а я накладывала ему в мисочку мясные колобки фарша. Вадик жадно смотрел на мясо. Голодный, наверное. – Пожалеть тебя и пустить обратно? Не дождешься, Вадик! Большее, что я могу для тебя сделать, – это накормить обедом. И только потому, что сама есть хочу.
– Согласен даже на обед, – по его лицу было видно, что он надеялся на большее. И будет надеяться дальше. Такие люди, как Вадик, теряют надежду только вместе с жизнью.
– Ладно, тогда сиди тут и жди. – Я положила заледеневший кусман багрового мяса в микроволновку и нажала кнопку разморозки. Стеклянный круг завертелся, а Вадик пригорюнился в отличие от Шумахера – тот уже слопал свои колобки и победно вылизывал мех посреди кухни. Задняя лапа торчала выше уха – это к плохой погоде. – Мне надо привести себя в порядок. Перевернешь мясо, как пропикает четыре раза.
– Я помню, – Вадик готов был согласиться на что угодно. Сложил ладони лодочкой, пока я снимала кольца с рук. И смиренно подставил эту лодочку мне. Колечки брякнули друг о друга, многие из них мы выбирали вместе. – Теплые кольца, – сказал Вадик. Тон его мне не понравился.
– Ты, Вадик, такой романтичный, что меня сейчас стошнит, – невежливо сказала я и пошла в ванную. Пустила воду, которая захлестала тут же, как из насоса. Она, удивительное дело, даже была горячей. Вода шумела, но жалобное мырканье Шумахера я услышала и пустила его в ванную.
– А я? – страстно спросил Вадик.
– А ты – ставь свою мимозу в вазу!
Шумахер встал на задние лапки и нюхал мыльные кружева, собрав усы в букет. Я сняла пижаму и опустилась в горячую пенную воду.
8.
В дверь колотили, а мне было смертельно холодно. И Шумахер выл волком.
– Аня, открывай!
Вадик?.. Я повернулась на бок и услышала плеск воды. Надо же! Всё еще в ванне. Видимо, пригрелась и уснула. За это время и вода остыла, и Шумахер с Вадиком чуть не рехнулись.
– Не буду я тебе открывать, успокойся, всё в порядке.
Шумахер довольно раздувал крошечные ноздри: по квартире плыл аромат тушеного мяса.
Вадик поспешно снимал фартук. На столе красовались маринованные грибы и домашнее лечо, брынза с оливками и кедровыми орешками и, наконец, две глиняные кружки. Из них валил нешуточный пар – как из люков на Манхэттене, в кино. Грог! Тот самый, что, можно сказать, и сблизил нас с Вадиком десять лет назад. Вино он явно пронес под курткой – у меня дома запасы спиртного не задерживаются. А идею подсмотрел в каком-нибудь глянце. Машка обожает женские журналы.
– Ну и что? – спросила я. – Ждешь, что растаю от умиления и одарю тебя новой порцией своего доверия? А ты будешь стоять смущенно, и скупая мужская слеза прочертит мокрую дорожку по загрубевшей щеке?