Пересмешник. Пригожая повариха
(Сборник) - Страница 7

— Я столько обрадован, — говорил он ему, будучи в восхищении, — как будто бы уже все действительно получил.

— Поезжай домой, — отвечал ему Попал, — чтоб лучше избежать подозрения, и в назначенное время явись к одержанию победы.

Потом они расстались. Попал, нимало не мешкая, начал предприятие свое производить в действо, в чем ему очень легко и удалось. Устрашенная прелестница обещала ему все по его воле исполнить.

Когда начала приближаться ночь к нашему зениту, тогда расплаканная девушка пришла к госпоже Прекрасе и объявила ей происхождение свое подробно. Сколько ни велик был страх, однако сожаление было в ней больше, чтоб потерять свою честь. А правда или нет, что она так много сожалела о своем целомудрии, того я и сам не знаю. Кажется мне, что всякая взрослая девушка охотно согласится поамуриться в темной беседке, где никакого стыда на лице приметить не можно; впрочем, я того не утверждаю и оставляю толковать тем людям, которые меня гораздо попостояннее. Прекраса, услышав сие, пришла в превеликое огорчение, бешенство овладело ее сердцем и наполнило ее ненавистию к мужу; вот этому поверить должно без всяких отговорок, потому что ревность все в состоянии сделать из женщины. Пришед опять в прежнее чувство, благодарила она свою девку от искреннего сердца и обещала ей награждение, а мужу вознамерилась мстить за его неверность. Итак, приказала она мнимой своей совместнице куда-нибудь на время спрятаться, а сама пошла на назначенное свидание, нимало не сомневаясь, чтоб кто-нибудь другой туда пришел, выключая ее мужа. И таким образом, будучи в сих мыслях, пришла туда и, подождав малое время, услышала, что подходит к ней человек, который не хотел ей сказать ни одного слова затем, чтобы его не узнали, а Прекраса также. И таким побытом Милозор, не мешкая нимало, исполнил то, за чем пришел. После, взявшись оба за руки, пошли вон из их сборища, в которое завел их сонный Купидон. В превеликой шли оба радости: один думал открыть свою страсть своей красавице, а другая хотела укорять своего мужа неверностью. Ночь была довольно светла, и без всякой остановки можно было им себя разглядеть. Как скоро они вышли на свет, то, взглянув друг на друга, ахнули и остолбенели; стыд замешался между ими и сделал их неподвижными. Потом Прекраса вскоре увидела своего мужа, а Милозор своего друга, который, проведав все от девки, бежал предупредить нечаянное свое несчастие. Как скоро он к ним подбежал, то оба они стали перед ним на колени и как возможно лучше извинялись в своем погрешении. Выслушав их, бедный рогоносец бросился и сам перед ними на колени и просил у жены своей прощения. Все были правы и все виноваты; Прекраса и Милозор остались в выигрыше, а Попал, желая услужить другу, проиграл свое собственное и сказал: «Быть так, грех да беда на кого не живет». Впрочем, дружество их сею свалкою не кончилось; хотя они сделались свояками, однако друзьями умерли.

Глава VI

Объявляет, каким образом попадаются мертвецы в западню

кончав мою повесть, усмотрел я, что красавица моя уже уснула и была в самом сладком сне; прекрасный ее стан в весьма прекрасном был положении, правая рука лежала у меня на коленях, а левая соизволила окружить ее голову. Приятель мой Морфей[33] в угодность мою раскрыл ее груди, которые с великою приятностию подымались и опускались и привлекли к себе мои глаза; тонкое покрывало и проницательный мой взор все части ее тела представили мне открытыми; восторг мой, ее прелести, горячая моя кровь и естественное побуждение что во мне произвели, того описать я не в силах и прошу извинения у читателя: ибо я не столько в тайнах сих искусен, как человек женатый, и притом должен опасаться, чтоб женщины не назвали меня нескромным и не лишили бы той милости, которою я ныне имею честь пользоваться.

Признаюсь, что я еще не довольно насытил мое зрение, как необходимость принудила меня оставить мою прелестницу. Вынул часы, и уже двенадцатый час докладывал мне, что время отсюда убираться. Вставши, поцеловал я мою Афродиту[34], а сколько раз, того я и сам не помню, для того что не было со мною записной книжки, да сверх того не было мне нужды и записывать их. Итак, вышел я из той спальни, которая была услаждением всех моих чувств и членов.

Сколько любовь моя ни была велика, однако не меньше ее было и любопытство. Как скоро я оставил мою любовницу, так и вздумал о ночном волоките. Прежде я мало боялся мертвецов, а в это время и не думал их опасаться, только трусил маленько, чтоб не потревожил он меня каким-нибудь острым железом или свинцовым шариком; однако ничто не удержало моей отваги. В сем случае сделался я воин и плотию и духом. Мом, который мне не в дальнем колене родня, присуседился в сие время ко мне и наущал меня осмехать людские пороки; и так вознамерился я оказать мое проворство и после посмеяться господину мертвецу, его любовнице, да и всем тем, которые мертвецов боятся. Бросился я тотчас к погребу и увидел отверстые двери Ладина храма, в котором приносили прежде жертву Усладу[35] так, как они всегда обыкновение имели. Усердие к пьянственному болвану и сласть полковникова вина сделали мертвеца пьяным, и он начал колобродить так, как обыкновенно колобродят пьяницы во плоти. Тогда посыпались у него веселые шутки, замысловатые выдумки, которые производит хмель; оный поднял белого щеголя и начал водить по погребу. Я прижался в самый угол и стоял очень тихо; потом слышно мне стало, что он полез в ларь, который тут стоял и который в то время был пуст, куда пригласил и свою спутницу, которая с помощью его также в оный влезла. Они скоро замолчали, а что делали, то читатель и без меня угадать может. Я подкрался к ним на цыпочках и опустил у ларя крышку, положил цепь на пробой и засунул железным гвоздиком, который висел на веревочке у пробоя. Мне показалось удивительно, что они не испужались, и думаю, что им представилось, будто бы крышка сама упала, и были они, как думаю, в той надежде, что опять отворить ее могут. Я погреб запер замком и ключ взял с собою и, отходя, промолвил:

— Опочивай до утра, любезная чета, и наслаждайся всякими увеселениями, какие ты можешь сыскать в крепком ларе и сверх того в окованном железом.

Тогда уже был второй час пополуночи. Богиня мрака спускалась уже к горизонту, а я опускался на мою постелю и, ложась на оную, размышлял, как легко можно препроводить ночь без сна, и хвалил бдящих наших сограждан, которых я насчитал четыре рода. Первый из них — несмысленые рифмотворцы, второй — глупые любовники, третий — искусные картежники, четвертый — проворные воры. Первые не спят для того, что подают Музам нуждную посуду[36] и, стоя подле их кроватей, слушают, как они во сне бредят, и оттого сочинения их называются бредни. Вторые сидят в передних у кокеток[37], и всякий старается из них, чтоб прежде всех войти в ее спальню, когда она проснется, и этот употребляется на целый день вместо скорохода. Третьи всегда в это время в классах[38], где слушают науку быть счастливым, хотя после остаются и без кафтанов. Четвертые во время ночи принимают на себя должность переводчиков и переводят чужие пожитки в свои домы и после без переплету продают их на рынке за сходную цену. И ежели бы я был в числе последних, то, конечно, пойманную мною пару птиц отнес бы поутру в Охотный ряд[39].