Перешагни бездну - Страница 179

И Монике показалось, что тень смерти легла на её лицо.

—  Или вы откроете нам дорогу, или...

Напряжение достигло   предела. И вдруг   заговорила   Моника, тихо, но решительно:

—  Стреляйте... в него... Я не боюсь...— Потемневшие глаза её блестели на бледном, как мел, лице, губы крепко, до крови, прикушены.

—  Убрать руки! Не стрелять! — Голос Бадмы прозвучал так властно, что все повиновались, даже Пир Карам-шах.

—  Не знаю, как голова твоя, Курширмат, уцелела от клинков моих белуджей, — с ненавистью проговорил Сахиб Джелял. — Вид­но, дрогнула в темноте рука Малик Мамата.

—  Отпустите его! — вдруг прозвучал слабый голосок. И все по­смотрели на куль из шуб и паласов, в которые была завернута Моника.

—  Ого, женщина  заговорила, — удивился  Пир  Карам-шах.

—  Он не плохой. Он не сделал мне плохо. Мы ехали через го­ры, и этот... курбаши оберегал меня.

Доктор Бадма резко остановил её:

—  Разговоры разговорами, а решать надо. В отношении вот этого господина,— он кивнул в сторону Пир Карам-шаха, — мы ре­шение приняли уже раньше. Он свободен и может ехать. Но, пре­дупреждаю, если он когда-либо ступит на землю Советского Союза, с ним мы церемониться не станем. Да он к тому же «провалился» и никого больше не обманет. А теперь вот о нашем старом зна­комце.

Он смотрел на Кривого и говорил по-узбекски:

—   Курбаши Курширмат объявлен Советским государством вне закона. Тише! Молчать! Преступления Кривого чудовищны. Кривой курбаши зулум — злодей. И таким даже не мстят, их просто унич­тожают. — Из-под тряпки, закрывающей рот Кривого, послышалось что-то вроде рычания. — Но своей рукой... Не могу. У меня особые счёты с ним. А потому... Слушай же, господин Курширмат, предла­гаю идти  со  мной.  Предстать  перед трибуналом.  Понести  ответ перед народом за свои дела, кровавые дела.

Снова Кривой зарычал:

—  Попробуй!

Отлично понимал доктор Бадма всю нелепость своего положе­ния. Заставить Кривого следовать за собой он не имел ни милей­шей возможности. И Пир Карам-шах несомненно поддержал бы басмача.

Рисковать не имело смысла.

Понял это и Сахиб Джелял. Он успокоительно заговорил:

—  Отложим гнев! Огонь в очаге греет отлично. Я вижу вон там еще один знак мира — чугунный котелок. Обыкновенный котелок! Чугун покрыт коростой копоти, но котелок отлично выполнит свое назначение — сварит пищу  путешественникам.  Да, есть  чему   по­учиться у горных людей. Они говорят нам: «Мир входящим в гор­ную страну!»

—  Вижу, вы больны,    изнурены, — обратился доктор Бадма к Пир Карам-ша-ху. — Вы больше не вождь вождей. И Кривой курбаши более не курбаши. Ваше дело проиграно. Ваше дыханье было ядом. Теперь ваше дыхание дурно пахнет, но безвредно.

—   Поэт писал, — подхватил Сахиб Джелял, — «Был я подобен весне, и цветы распускались для меня, но позволил я прийти осе­ни, дал всё иссушить». Были вы вождем вождей — теперь вы вождь теней.

Не удержался, конечно, и Молиар:

—  У мусульман на одре смерти не стонут, не охают, а благо­честивыми возгласами заглушают боль.

—  Мой  совет: сдавайтесь! — заключил  доктор Бадма. Но он зорко следил за каждым движением Пир Карам-шаха и Кривого. Оба сидели, опустив головы на грудь и не поднимая глаз.

Неожиданно Пир Карам-шах повернулся, взглянул в глубь пещеры и глухо окликнул:

—  Эй ты, бездельник!

Из-за спин вьючных ослов вынырнула  малиновая  чалма:

—  Что угодно?

—   Вставай! Поехали!

—  Ох, господин! Ночь, господин! Мои ишаки, господин, не ви­дят, куда и копыта ставить.

—   Вставай! Тебе золотом плачено!

Пир Карам-шах поднялся и пошел из-под гранитного навеса. Кривой курбаши, озираясь, тяжело припадая на ноги, побрел за ним.

—  Смотрите на него! Вот он — делатель королей! — гаерничал Молиар. — Где твой арабский конь, повелитель мира? Или у него отросли ослиные уши?

Пир Карам-шах уже стоял на тропинке в вихре снега.

—  Иди, иди! — задиристо выкрикивал Молиар. — Тут рядом за скалой кладбище. Залезай в могилу. Проходящие и проезжие по­приветствуют тебя, мертвеца.

Не отозвавшись, Пир Карам-шах исчез, тенью растворившись в метели. Кривой пятился спиной к выходу, держа на изготовку винчестер. Горец в малиновой чалме, охая и ворча, погнал своих ослов наружу.

—  Боже правый, — бормотал Молиар, — теперь мы на виду. От них можно всего ждать. Спрячься, доченька, — тянул он Мони­ку с камня в глубь пещеры. Он заметался. То он бежал к костру, то бросался навстречу ослепительно вспыхиваю-щим в отсветах костра снежным хлопьям.

—  Куда вы? — проговорил лениво Сахиб Джелял. — Они ушли. Совсем ушли, сбежали. С них хватит. Сейчас Пир Карам-шах сделает всё, чтобы живым добраться до Фаизабада, спасти свою шку­ру... За ним увязался Кривой. Но и он никому уже не нужен.

Доктор принялся хлопотать у очага. Сахиб Джелял прикрыл веки и, по-видимо-му, задремал. Один Молиар всё ещё метался по пещере. Его обрюзгшее лицо исказилось, налилось решимостью, упорством. Щёки, подбородок подергивались.

—  Хватит, говорите вы? Почему хватит? Сколько зла сделали мерзавцы!  Боже правый!  И такое зло причинили   моей девочке. И так просто — помахали ручкой и пошли! Оревуар! Ну, нет! Боже правый! Упустить такой шанс!

Молиар снова побежал и остановился, когда буран швырнул ему в лицо целую охапку снега.

Задыхаясь, отплевываясь, протирая глаза, он вернулся и оста­новился перед Моникой.

—  Доченька, — вырвалось у него рыдание из груди. — Боже пра­вый, наконец надо сказать... я скажу... я сказал бы... Не могу. Но... растет на солончаке трава, на горькой земле — соленая горькая трава, вся в колючках, жестких, ядовитых! Не выкидывай её, до­ченька! И на сухих, морщинистых стеблях, ужасных на вид, вдруг расцветают дивные цветы. С благородным ароматом. Я хочу ска­зать... Не могу... Поймешь потом, позже. Когда позже? Не знаю...

Он склонился в поклоне перед девушкой и со странным, пол­ным боли вскриком убежал. Но тут же свет костра выхватил из мглы его подергивающееся лицо.

—  Хи! Вождь вождей, его превосходительство убрался, — хри­пел он, задыхаясь. Казалось, он вот-вот упадёт.— Хи! Распоряди­тель судеб мира убрался. Повелитель душ идет по оврингу, а с овринга иногда падают. Боже, и ты допустишь, чтобы он перешаг­нул бездну!

Он снова подскочил к Монике, трясущимися руками вытащил из-за пазухи сверток в тряпице и забормотал:

—  Возьми, доченька! Соедини со своим талисманом эти бума­ги, и ты... О, ты властительница сокровищ пустыни... Ты... ты... бу­дешь самой богатой принцессой мира, а я... я ухожу...

И он ушел, выкрикивая что-то еще, но вой и свист бурана за­глушили его слабый, сиплый голос.

—  Коль ты стреляешь, погляди вслед стреле. Порадуйся, как окровавится серд-це врага, — почти нараспев проворчал Сахиб Джелял и выкрикнул в буран: — По-чему же ты не стрелял рань­ше?! Эх ты, Ишикоч!

Покачивая головой, доктор Бадма прислушивался. Заскреже­тала щебенка, и снова в полосе света возникла голова в промок­шей от снега чалме. И снова Молиар быстро заговорил, словно оправдываясь:

—  Моя девочка, отдай бумаги. — Он почти силой вырвал сверток из её окоченевших рук. — Не надо. Тебя обидят, у тебя отнимут такие документы... О, здесь все сокровища Кызылкумов! Я сам. Я  вернусь, сейчас вернусь, только догоню зверя. А-а! Зверь он. Зверей истребляют.

—   Послушайте, вы! — схватил его за руку Сахиб  Джелял. — Остановитесь!

—   Пусть они убираются, — тихо сказал доктор Бадма. — Пусть убираются и тот и другой. И лучше оставьте документы!

—   Нет, нет! И вы туда же!

Молиар вырвал руку. Выкрики его были странны, истеричны. Вытаращенные глаза смешны и жалки. Он выбегал и снова возвра­щался, потрясая свертком в руке. Ноги его скользили по обледе­невшим  каменным глыбам. Ежесекундно он  мог сорваться вниз.

Доктор Бадма решительно пошел ему наперерез, но он одним прыжком оказался у выхода, вопя:

—  Эй ты, сверхчеловек Пир Карам-шах! Эй, Ницше! Ты посмел обидеть доченьку! А вы! Вы! Упустили его... Нет, нет!