Перешагни бездну - Страница 176

—  Медлительность хороша  в храме,— пошутил   доктор   Бад­ма.— В горах она ни к чему. Из неё похлебку не сваришь.

Но Сахиб Джелял оставался самим собой и здесь, на шатких оврингах. Он даже спотыкался величественно, как подобает вель­може. И, пробираясь по скользкому гололеду над пропастью, он успевал разглядеть в белесой мгле вьюги далеко внизу могильные холмики и каменные надгробия и благочестиво провозглашал: «Мир с вами, жители могил! Увы, не удалось вам пройти здесь живыми!»

Доктор понимал, что Сахибу Джелялу такое путешествие прос­то не под силу. Рана, полученная в далекой Аравии, давала себя знать и делала непереносимой высоту и разреженность воздуха перевалов Вахана.

Когда снежные пики и ледники оказались за спиной и путники вступили в Афганский коридор, им пришлось отказаться от про­водников и вьючных лошадей, Сахиб Джелял почувствовал себя просто плохо. Годы назойливо напоминали о себе. «Время безжа­лостно!» — бормотал он. Даже последний раз, когда он шел с Па­мира на юг, ничего подобного не было.

И тем не менее, хоть сердце колотилось тысячью молоточков и отдавалось барабанным грохотом в висках, хоть и не хватало дыхания, хоть ноги делались ватными, Сахиб Джелял всё шагал и шагал. Он подхватывал закинутыми назад руками на поясницу по­лы своей шубы, как делают горцы на подъемах, выставлял грудь вперед и врезался в буран. Временами он пугался, выдержит ли сердце, и почти заклинал: «Сердце ведёт себя так, как ему велит его хозяин».

Отлично знал Сахиб Джелял дорогу через горные хребты, вернее, малохоженную тропу кочакчей — контрабандистов, по кото­рой даже и охотники за муфлонами предпочитали не ходить. Он вел своих путников на север уверенно, прямо через хребты, где, казалось, троп никаких и в помине нет. Они миновали Сархад, каменные одинокие хижины ваханцев и малочисленные киргизские аулы и долго брели, выбившись из сил, по зеленевшим травой и алевшим тюльпанами долинам Аркхупа и Вахан-Дарьи. Сахиб Джелял отлично обошёл и те места, где могли встретиться афган­ские стражники, хотя вообще трудно было ожидать, что новое кабульское правительство уже успело навести порядок в этом пустынном уголке, где сходились границы четырех государств Азии. В тот тревожный год путники прежде всего рисковали на­толкнуться здесь на голодные бродячие шайки шугнанских бас­мачей или на вооружённые группы бандитои-грабителей, просачи­вавших-ся из Синцзяна. Во всяком случае Сахиб Джелял пору­чился; «Мы дойдём».

А с самой высокой точки перевала через Ваханский хребет он показал рукой на медно-красные в лучах восходящего светила громады и объявил: «А вот и Памир».  Оставалось вроде протянуть руку и схватится за вершину ближайшего из пиков и ощутить хо­лод ладонью, такими близкими казались родные горы.

Спускались быстро, ноги опережали тело. Но доктор Бадма поохладил пыл спутников. Он не позволил идти по ближайшей до­роге, а повёл их стороной по склону гигантского хребта. Оказы­вается, доктор знал местность не хуже Сахиба Джеляла и вёл се­бя гораздо предусмотрительнее. Каждая движущаяся точка на ослепительных заснеженных склонах вызывала у него насторо­женность и беспокойство. Как ему хотелось поскорее ступить на памирскую землю! Казалось, произойдет это вот-вот. Ещё подъём, ещё спуск и... Но за спуском опять начинался подъём на перевал, выматывающий, раздражающий. А за ним громоздились ещё пе­ревалы, еще горы, утесы, галечные, шевелящиеся под ногами осы­пи. С середины дня начался крестный путь по первозданному ущелью, расколовшему громаду гранитного хребта, вставшего им поперек дороги. Пришлось забираться все выше, до вечных снегов, уже совсем не казавшихся такими приятными и теплорозовыми, какими они виднелись с верхушки Ваханского перевала. По ущелью проходили, видимо, редко, но проходили. И об этом сви­детельствовали хворостяные шаткие балкончики, творение рук смелых скалолазов-ваханцев.

Путников вконец измотали овринги, карнизы и ледяные броды по пояс в сумасшедшей стремнине потоков, кативших с ревом п скрежетом свои молочные от пены воды куда-то в сторону Пянджа. Ноги дрожали, скользили, и порой один миг отделял человека от вечности. В таких опасных местах Моника шла, зажмурив глаза, ощупывая мокрую бугристую скалу одной рукой и цепляясь дру­гой за мохнатый, промокший от снега полушубок Молиара. Она умирала тысячу раз, она изнемогала от дороги, гор, метели, льда. Монике невольно приходили на память бар-хатные ковры бело­снежной гостиной мисс Гвендолен, возможно, потому, что ноги сад­нило. Мелькали в мозгу обрывки, клочки картин, ярких, светлых, красочных: то гигантская, ослепительно сияющая люстра дворца Хасанабад, то белоснежный океанский лайнер на фоне изумрудно­го океана, то поистине роскошный банкетный стол, ломящийся под изысканными кушаньями, то шелка и бархат, кисея и кружево па­рижского салона мод...

Но Моника не раскаивалась, не жалела. Даже в приступах му­чительной тошноты от страха перед гибелью она ни разу не заколебалась, не остановилась.

Шаг. Ещё  шаг! И каждый мучительный шаг отделял отвратительное прошлое. Нет больше принцессы бухарской. Нет больше никаких принцесс! И она сказала вслух:

— Вот он, мир! Мы ступали там, в Мастудже, по белому ков­ру из лепестков персикового цвета. А сейчас наши ноги по колена в снегу.    Весенний    цвет    и холод   зимы    рядом.    Так и жизнь...

Она говорила для себя и не думала, что её может слышать Молиар, шедший рядом, оберегавший её, поддерживающий. Ста­рый, непонятный, даже таинственный Молиар — Открой Дверь, рыцарственный в поступках и отталкивающий в своих привычках, преданный и отвратительный, умнейший и жуликоватый, возвы­шен-ный в мыслях и погрязший в пьянстве и гашише. Покровитель. Отечески внимательный спутник, ангел-хранитель, вот уже столько раз появляющийся из безвестности в самые тяжёлые моменты и спасающий от опасностей, Он поддержал её тогда, в Чуян-тепа, вырвал из дома насильника ишана. Он же вскарабкался незамеченный Кумырбеком по скале, разломал стенку хижины и увёл Mонику. Он спас её от одноглазого Курширмата. И не без проис­ков, и интриг Молиара ей удалось избежать страшной участи — попасть в жены к конокраду Ибрагимбеку. Молиар поддержал её в Женеве, и тогда она обнаружила, к несказанному своему удив­ле-нию, что он не просто юродствующий базарный бродячий тор­гаш-бродяга, а совсем другой человек, человек из другого мира. Он, наконец, оказался её опорой в Мастудже в борьбе её со свире­пым Пир Карам-шахом.

Кто такой Молиар? Что он такое? Почему он так верно и бес­корыстно служит ей, Монике? Почему он делает для неё всё, оберегает её, слушает безропотно каждое её слово. Почему он так относится к ней, почему он бросил все свои дела, занятия и посвя­тил свою жизнь ей, Монике?

Скользя, спотыкаясь, рискуя ежеминутно сорваться в пропасть, Молиар вёл по тропе девушку, оберегая каждый её шаг, и сыпал проклятия на голову доктора Бадмы:

—  Несчастный тибетский бездельник! Как посмел идолопоклон­ник толкнуть нас на эту  проклятую тропу?  Обманщик!  Бедные ножки моей доченьки1 Куда повёл, проклятый? Ещё говорил, что хорошая дорога! Дорога в ад! Вот какая дорога!

Моника едва шевелила застывшими губами:

—  Не надо! Не ругайте доктора. Он человек осторожный и не хочет, чтобы на нас прогневались горные бесы — гули и джинны. Они плачут и воют в ущельях по своим покойникам, а нас не тро­нут. Не посмеют. С нами дядя Сахиб. Он сам — сын Огненной Пери. Разве позволит он дать нас в обиду?

—  Сахибу поможет Огненная Пери. И будет нам тепло и хоро­шо! — вынырнул из бурана доктор Бадма.— Разве простой смерт­ный посмел бы забраться в такие горы? В это жилье духов?

По обыкновению доктор почти не разговаривал. Он легче дру­гих переносил путешествие. Он шел пружинистой походкой быва­лого горца, не спеша, не спотыкаясь, не жалуясь. Деловито ощупывал ногой или посохом овринг в подозрительных местах. На ходу подправлял шатавшиеся жерди, осторожно уминал растре­панным хворостяной настил. Самые ненадежные оврннги он прохо­дил с уверенностью и бесстрашием дарбоза — канатоходца, ничуть не обращая внимания па высоту. Он лишь изредка подбадривал Сахиба Джеляла и даже подтрунивал над его волшебными роди­чами. Больше того, весь бесконечный, тяжелый путь, несмотря па плохую видимость, он умудрялся следить за горами и разгляды­вать каждый сомнительный утес и скалу. Свой легкий карабин доктор Бадма все время держал на ремне за плечом, готовый мгновенно стрелять. Перед началом каждого овринга он подолгу стоял, склонив вопросительно к плечу голову. Он вслушивался в далекие шумы — в завывание вьюги, в грохот валунов, перека­тываемых горными потоками, в скрежет каменных осыпей, в кле­кот орлов, в шуршание поднебесных лавин. Бадма искал человече­ские голоса. Он дожидался, когда его спутники подходили и пере­ставали шаркать ногами.