Пересечение Эйнштейна - Страница 2

Она была работоспособной, плела корзины, пахала и охотилась. О ней все время спорили.

Однажды этот вопрос обсуждала вся деревня. Ло Ястреб придерживался такого взгляда:

— В мое время Ла и Ло были резервами общей нормы. Тогда мы были очень слабы и давали это имя всем, кто был более или менее работоспособным и имел несчастье родиться в те смутные времена.

Ла Страшная отвечала на это:

— Времена меняются. Да, безусловно, это прецедент, тридцать лет Ло и Ла присваивали каждому работоспособному живому существу, рождающемуся в этом нашем новом мире. Но вопрос не в том, как далеко распространяется определение «работоспособность». Обязательно ли считать способность к устному общению непременным условием этой пресловутой работоспособности?

Девочка умна и научилась быстро и всему. Я выдвигаю ее на Ла Челку.

В то время, когда взрослые обсуждали ее социальное происхождение, девочка сидела возле костра и играла белой галькой.

— Начало конца, начало конца, — ворчал Ло Ястреб. — Мы должны как-нибудь уберечься.

— Конец начала, — парировала Ла Страшная. — Все должно измениться.

Как я помню, они еще долго обменивались подобными фразами.

Однажды, еще до моего рождения, так рассказывали, Ло Ястреб покинул деревню, неудовлетворенный жизнью в ней. Дошли слухи, что он затерялся на лунах Юпитера, где разыскивал синие металлические жилы в горных породах.

Позднее говорили, что он покинул спутник Джовайн и плавает в пышущем жаром море другого мира, где три солнца бросают свои тени на палубу корабля, большего, чем вся наша деревня. Еще позднее он сообщал, что пробирается через субстанцию, дающую густые ядовитые испарения, сквозь которые в течение долгой, в целый год, ночи не видно звезд. Когда прошло семь лет, Ла Страшная, наверное, решила, что ему пора возвращаться. Она покинула деревню и через несколько недель вернулась с Ло Ястребом. Он сильно изменился, и его никто не спрашивал, где он был. Но люди заметили, что после возвращения Ло Ястреба, его и Ла Страшную связывает что-то большее, чем любовь.

— ...нужно уберечься, — продолжал спорить Ло Ястреб.

— ...должно измениться, — отвечала Ла Страшная.

Обычно в спорах Ло Ястреб уступает ей, так как Ла Страшная — женщина большой начитанности, огромной культуры и ума. Ло Ястреб в молодости был прекрасным охотником и воином. И он всегда предпочитает действовать, когда не хватает слов. Но в этом споре Ло Ястреб был непреклонен.

— Общение — это главное, если мы, конечно, человеческие существа. Я скорее признаю какую-нибудь короткомордую собаку, знающую сорок или пятьдесят слов для высказывания своих желаний, чем немого ребенка. О, в битвах моей молодости я многое повидал! Когда мы сражались с гигантскими пауками, или когда на нас из джунглей обрушилась волна плесени; когда мы известью и пылью уничтожали двадцатиногих слизняков, выползающих из-под земли, — мы выигрывали эти битвы, потому что могли говорить друг с другом, отдавать приказания, предупреждать об опасности, шепотом обсуждать планы в сумеречной темноте пещер. Да, я скорее присвою Ла и Ло говорящей собаке!

Кто-то из толпы сделал неприличное замечание:

— Значит, пусть она будет «Ле».

Люди захихикали. Но старейшины не обратили внимания на эту бестактность. Во всяком случае, этот вопрос так никогда и не был решен окончательно. Люди уже стали поглядывать на опускающуюся луну, когда кто-то предложил сделать перерыв. Все заскрипели лавками и затопали ногами. Челка, смуглая и прекрасная, продолжала играть галькой.

Челка не двигалась в детстве, потому что знала, как это делается.

Мельком взглянув на Челку (мне в то время было восемь лет) я догадался, почему она не разговаривает: она подняла камешек с земли и швырнула его в голову тому парню, который предложил считать ее «Ле». Даже в восемь лет она была обидчивой. Челка промахнулась, и только я один это видел. Но я видел и то, как ее передернуло, как исказилось лицо, как напряглись пальцы на ногах — она сидела поджав ноги — когда бросала этот камешек. Обе руки лежали на коленях скрещенных ног. Я видел: она не использовала рук для броска. Камешек просто поднялся с земли, полетел по воздуху и зашуршал где-то в листьях. Но я видел: она бросила его.

Увалень, Маленький Джон и я перестали пасти стадо вместе, когда появилась Челка.

Челка, таинственная и неясная, была с нами неразлучна. Она бегала и прыгала с Маленьким Джоном, танцевала с ним под его единственную песню и мою музыку. Шутливо боролась с Увальнем и ходила со мной на ежевичную поляну, держась за мою руку — какая разница, есть ли приставка Ло или Ла у того, с кем ты пасешь коз, смеешься и занимаешься любовью. Она могла, сидя на камне, повернуться и долго, пристально смотреть на меня под убаюкивающий шелест листьев. Или вдруг стремглав броситься ко мне. Она мчалась по камням, и между ее грациозно бегущей фигуркой и ее же тенью на скалах оставалось лишь само движение. Я с облегчением вздыхал, когда она, смеющаяся, оказывалась в моих объятьях. Челка смеялась в моих руках — и смех был единственным звуком, который слетал с ее нежных губ. Вот и все, чем мы с ней занимались.

Она приносила мне свои прекрасные находки и охраняла от опасностей.

Думаю, она делала это так же, как когда-то швырнула гальку. Я заметил, что в ее присутствии не происходит несчастных случаев — львы не нападали, овцы спокойно паслись, ягнята не терялись и не падали со скал.

— Маленький Джон, ты не пойдешь сегодня вместе с нами наверх?

— Хорошо, Чудик, если ты не думаешь...

— Останешься дома.

Увалень, Челка и я отправились с овцами.

Она показывала мне облака, похожие на стаи белых соколов. Или самку сурка, приносящую посмотреть нам своих детенышей.

— Увалень, здесь мало работы для всех. Почему бы тебе не заняться чем-нибудь еще?

— Но я люблю приходить сюда, Чудик.

— Мы с Челкой сами позаботимся о стаде.

— Но я не...

— Пойди поищи отставших овец, Увалень.