Переплет - Страница 7
Приостановив собственный поток красноречия, Пэки кинулся наперерез помощнику кассира по имени Бодкин, который пытался вторгнуться в купе вместе с женой Мириэм, сестрой Луиз, попугаем Полли в клетке и существом, похожим то ли на ребенка, то ли на подростка, фальшиво заверяя их, что дальше в вагоне полно мест. Его победа чуть-чуть смягчила Беатрису. Беседу она возобновила поласковее.
– Я очень надеюсь, что в мое отсутствие ты не станешь расслабляться. Пожалуйста, ходи в концерты и посещай картинные галереи.
Пэки задрожал в священном трепете.
– Пусть только кто попробует меня удержать! Да, пусть попробует!
– Тебе это так полезно…
– Да уж, кто спорит! Я прям ощущаю, как моя душа раздувается будто отравленная.
– Завтра в «Квинс-Холле» декламирует Яша Прицкий.
– Браво, Яша!
– А в Гейт-театре идет новая пьеса. Говорят, изумительная. У меня такое чувство, что если ты будешь общаться с Блэром Эгглстоном…
Пэки ласково потрепал ей руку.
– Глаз с него не спущу. Если желаешь, чтоб я распивал с ним чаи, сегодня же и начну, пока из ушей не польется. Буду липнуть к нему каждый день. Станет одеваться утром, а я тут как тут, выглядываю из левого башмака. Эге, а поезд-то уже тронулся!
Поезд, встряхнувшись, заскользил по рельсам. Пэки рысцой поспевал следом. Беатриса высунулась из окна.
– Так не забудь, почаще встречайся с Блэром Эгглстоном!
– Обязательно! Очень часто!
– Не пропусти Прицкого.
– Ни за что!
– И сходи на спектакль в Гейт.
– Непременно!
Поезд набирал скорость. Пэки сдернул шляпу и любовно стал ею махать.
– И зайди подстригись! – крикнула напоследок Беатриса. – Ты на хризантему похож!
С этим напутствием она вместе с поездом скрылась из виду.
2
Пэки остался на платформе и провел рукой по затылку определяя, что там творится. Да, ясно, что Беатриса имела в виду. Волосы определенно лохматые, напоминают об Авессаломе, сыне Давидове. Поезд 16.21 отправили минута в минуту, так что у него вполне хватит времени перед встречей с этим задохликом забежать в парикмахерскую отеля «Нортумберленд».
Пэки махнул такси, испытывая нечто подобное рвению доблестного рыцаря, только что получившего повеление от дамы сердца и узревшего, что путь к исполнению его открыт.
Парикмахерская отеля «Нортумберленд», расположенная в подвале этого хорошо известного караван-сарая, – местечко, как правило, оживленное. Там весело клацают ножницы и жужжат разговоры о погоде. К удивлению Пэки, на этот раз, когда он вошел, в зале не оказалось не только клиентов, но – как ни странно – и парикмахеров. Непонятная тишина окутывала зал, и запах лавровишневой воды зловеще витал в пустоте.
Пэки находился не в том расположении духа, чтобы уделять этому обстоятельству особое внимание. Скорее он наслаждался пустынностью зала, чем недоумевал. Усевшись ждать, он целиком отдался долгим любовным размышлениям о Беатрисе, но, очнувшись через четверть часа, обнаружил, что в зале по-прежнему ни души.
У всех тайн, самых необъяснимых, существует разгадка. Незадолго до того недовольство – справедливое или несправедливое, сейчас не важно, – итак, недовольство подняло свою безобразную голову среди парикмахерского персонала, и ровно в четыре часа, объявив забастовку, бунтари отложили ножницы.
Ничего о том не ведая, Пэки недоуменно посидел в зале еще. Он уже решил бросить всю затею и пойти подстричься куда-то еще, как у его локтя задребезжал телефон.
Проигнорировать телефонный звонок – один из немногих подвигов, на какие человечество совершенно не способно. Пэки взял трубку, и его чуть не оглушил громоподобный раздраженный голос с американским акцентом.
– Алло! Алло! Алло-о! Слушайте, сколько можно звонить, чтобы добиться мелкой услуги? Давайте! Дава-айте! Если по эту сторону океана так ведутся дела, то помоги Бог Англии! Вы что, воображаете, мне делать нечего, как только сидеть и дозваниваться до вашей чертовой парикмахерской? Давайте! Давайте! Давайте!
– Вы там? – слабо спросил Пэки.
Голос вопросом возмутился.
– А вы – там, черт вас дери! То-то и оно! Я уже полчаса названиваю! Что с вами такое? Оглохли, что ли? Это сенатор Опэл из люкса четыреста. Я требую, чтобы ко мне немедленно пришел парикмахер. Я хочу подстричься!
Пэки чуть не сообщил сенатору, что по случайному совпадению, которых много в жизни, он и сам хочет того же. Но когда он уже открыл рот, чтобы поведать о таком родстве душ, его вдруг кольнуло беспокойное чувство, которое он немедленно распознал. В нем пробудился грех. В своем бесславном прошлом, когда на его душу еще не изливалось ежедневно благотворное влияние Беатрисы, такой возможности подурачиться Пэки не упустил бы. В смятении он обнаружил, что возможность соблазняет его и сейчас. И только мысль о Беатрисе…
– Давайте же, – орали в трубке. – Дава-а-а-йте!
Но разве Беатриса одобрила бы, что он отверг приключение, которое, несомненно, обогатит его кругозор?
– Давайте же! Давайте!
Совесть как-то сразу сгасла. Он даже удивлялся, откуда вообще взялись какие-то колебания. Беатриса, теперь ему это открылось ясно, первая одобрила бы, что он поспешил на помощь терпящему бедствие сенатору. Подрезать старикану солому – поступок добрый, альтруистический, в духе скаутов и сэра Филипа Сидни. Пожалуй, даже тетя Гвендолин не усмотрела бы в нем ничего предосудительного.
Вплеталось сюда и еще одно. Наверняка это тот самый знаменитый сенатор Опэл, создавший великий Закон Опэла, и ему почти удалось провести его, – закон раз в шесть суровее, чем «сухой закон». Если Пэки отвергнет предлагаемую встречу, ему никогда не выпадет шанс увидеть такую знаменитость. А ведь Беатриса постоянно твердит, как ей хочется, чтобы он знакомился с выдающимися людьми.
Стало быть, ради Беатрисы он непременно должен отправиться в люкс четыреста.
– Иду, сэр, иду, – почтительно проговорил Пэки.
3
Пэки Франклина нельзя было назвать человеком неразумным. Он прекрасно понимал, что все разом в этом мире получить невозможно, но все-таки, войдя в люкс четыреста, пожелал, чтоб владелец его не был таким грозным. При первом взгляде на сенатора Амброза Опэла ему почудилось, будто он подрядился стричь львов в зоопарке.
Инициатор Закона был среднего роста, но обхвата куда больше среднего. Над высоким лбом (без него в американском сенате и делать нечего) вздымались настоящие джунгли снежно-белых волос. Из-под угольно-черных бровей сверкали острые пронзительные глазки, не особенно дружелюбные.
– Давайте же! Давайте! – прикрикнул он. Наверное, это была его любимая присказка.
Сенатор устроился в удобном кресле, и Пэки, обернув его простыней, завел разговор, входящий, насколько ему помнилось, в ритуал стрижки.
– Редковаты на макушке, сэр.
– Еще чего!
– Кожа суховата…
– Ну, знаете!
– Пробовали мыть шампунем с горячим маслом, сэр?
– Нет. И не собираюсь.
– Прекрасный денек, сэр.
– Что-о?
– Денек, сэр. Прекрасный.
– Ну и что из этого?
Верно или неверно, но у Пэки создалось впечатление, что светская беседа сенатору нежелательна, и он молча отдался работе. Несколько минут тишину нарушало лишь позвякивание ножниц. Под конец паузы атмосфера люкса внезапно просветлела и оживилась – в номере появилась девушка. Войдя без стука, она вспорхнула на краешек стола и примостилась там.
Пэки, хотя и был помолвлен с леди Беатрисой, еще не совсем забросил добрую старую привычку поглядывать на хорошеньких девушек. У этой было прелестное круглое личико – на таких при улыбке непременно играют ямочки, – прелестные черные волосы, прелестная фигурка и прелестные черные глаза. А когда она заговорила, то и голос у нее оказался прелестный. Словом, вся она с ног до головы была сплошная прелесть.
– Приветик, папа!
– Здрас-с…
– Стрижешься?
– М-да…