Перелистывая годы - Страница 74

Эти сантиметры были предметом особой Генкиной гордости. Но ведь сына, мальчишку, отец именовал строго и просто — Геннадием…

Они вместе выходили на улицу, вместе шли до угла.

Это было очень приятно: мама осталась дома, а они, мужчины, деловые люди, спешат, торопятся…

На углу они прощались — коротко, по-мужски.

— Ну, иди, — говорил отец.

А вечером Генка с нетерпением ждал возвращения отца. Он сразу узнавал его шаги: отец поднимался так не спеша, словно, сделав шаг, раздумывал, идти ли ему дальше или, может, вернуться вниз. Один неторопливый, будто тоже задумавшийся, звонок… Генке очень хотелось открыть отцу дверь. Но он знал, что еще больше этого хочет мама. И уступал ей дорогу… Отец вновь целовал мать в голову и говорил почти те же слова, что и утром: «Здравствуй, малыш мой родной!» Но звучали эти слова еще ласковее, потому что отец, видно, успевал сильно соскучиться за день.

Генка терпеть не мог нежностей. Но от слов, которые отец говорил маме, ему становилось как-то уверенно и спокойно…

Отец заглядывал маме в лицо:

— Какие у тебя глаза воспаленные! И зачем нам нужна эта трещотка? — Так он называл пишущую машинку.

— Это не она, а враги мои виноваты, — полушутливо оправдывалась мать. Своими «врагами» она называла неразборчивые почерки. Мама говорила, что даже по ночам ей снятся разные нечеткие буквы и особенно часто буква «т», которая гонится за ней по пятам на трех тонких ножках. У Генки отец как бы мимоходом спрашивал:

— Ну, как дела с науками?

Он не заглядывал в дневник, чтобы проверить, правду ли говорит сын. И именно поэтому Генка не мог солгать. Если он приходил домой со скверной отметкой, то так прямо и говорил. Отец не поднимал шума. Генка не слышал упреков, но не слышал он в такие вечера и размышлений отца о «новейших новостях» и новейших машинах, которых отец, как и людей, делил на «толковых» и «нетолковых».

Мама поступала совсем иначе. Она раскрывала дневник и глядела на злосчастную отметку так, словно читала трагическое известие. Потом она шла к соседке, у которой дочь тоже училась в шестом классе. Начинался разговор, в котором имена Генки и соседкиной дочери ни разу не назывались: о нем говорили «наш», о ней — «моя».

— Наш-то сегодня опять троечку принес. А отец говорит, что это хуже двойки: ни Богу свечка, ни черту кочерга, — жаловалась мать. Она любила повторять слова отца: они казались ей самыми верными и убедительными.

— Ну уж не будьте слишком строги: ваш-то зато сколько книг проглотил! А мою не усадишь за книжку.

— Нет-нет, вы нашего не защищайте — он мог бы прекрасно учиться: у него ведь такие способности!

— Так ведь и моя очень способная!..

«И почему это все родители воображают, что их дети такие способные?» — недоумевал Генка. Мама еще долго кручинилась… Но молчание отца было для Генки куда неприятнее ее причитаний.

И только с одной Генкиной слабостью отец никак не мог справиться. Этой слабостью была его неистребимая страсть к кино. Кажется, если 6 существовали фильмы, на которые почему-либо не допускались люди моложе шестидесяти лет, Генка бы и на них попадал. Немного денег давала мама, а остальные он добывал в результате строжайшего режима экономии: в школе завтракал через день, в трамвае и троллейбусе ездил без билетов.

Когда Генка приходил домой с «отсутствующими глазами», отец взглядом предупреждал его: «Не вздумай что-нибудь сочинять. Я прекрасно вижу, что ты был в кино».

А за ужином он, ни к кому определенно не обращаясь, произносил:

— Сегодня вышла новая картина. Любопытно, о чем она? И Генке приходилось пересказывать содержание. Иногда мама говорила отцу:

— Может, вечером сами сходим в кино? Генка достал бы билеты: он ведь специалист по этой части.

Отец разводил руками.

— Я бы с удовольствием, ты же знаешь. Но как раз сегодня…

Отец называл фамилию одного из «толковых» инженеров, с которым ему необходимо посоветоваться. Или из «нетолковых», с которым надо поспорить…

Генка сердито взирал на маму: неужели она не понимает, как занят отец?

Однажды Генка узнал, что за три квартала от их дома идет старый фильм, о котором приятели отзывались коротко, но выразительно: «Мировой!»

Картину эту Генка раньше посмотреть не успел по той причине, что в дни ее первого выхода на экран он еще не родился.

Генка не решился бы пойти на вечерний сеанс. Но знал, что отец должен вернуться поздно: у него важный и торжественный день — испытание новой машины. Отец говорил, что еще возможны всякие неожиданности, что кое-кто из «нетолковых» инженеров может выступить против… Отец тревожился! А как же тогда волновалась мама, ожидая его возвращения? Она места себе не находила: то садилась за машинку, то при каждом звуке шагов выбегала на лестницу.

И Генке хотелось пойти в кино еще и для того, чтобы скорей пролетели часы ожидания. Чтобы вернуться домой, увидеть отца и по лицу мамы (именно мамы!) понять, что все в порядке, все в полном порядке…

Генка захватил с собой долговязого семиклассника Жору, которому беспрепятственно продавали билеты на любой сеанс. Жора доставал билеты всем мальчишкам во дворе, за что собирал с них немалый оброк: редкие книги и треугольные марки.

Они заторопились по вечерним улицам, толкая прохожих и шепча себе под нос извинения, которые слышали только сами. Когда добрались до кинотеатра, оказалось, что уже поздно: билеты проданы. Кончился предыдущий сеанс… Из кинозала выходили люди, щурясь от света, на ходу натягивая пальто и так же на ходу обмениваясь впечатлениями. Генка глядел на них с завистью…

И вдруг он услышал знакомый голос:

— Тебе не холодно, малыш?

Генка повернул голову — и увидел отца. Отец, пригнувшись, помогал какой-то молодой женщине («Моложе мамы…» — сразу приметил Генка) погрузиться в нарядный платок и каракулевую шубку.

Генка хотел шмыгнуть в сторону: ему ведь было строго запрещено ходить на вечерние сеансы. Но глаза его сами собой, помимо воли поднялись, встретились с глазами отца — и Генка изумленно отступил на шаг: он увидел, что отец сам его испугался. Да, да, отец испугался! Он, всегда такой сдержанный, степенный в движениях, засуетился, стал неловко вытаскивать свою руку из-под руки женщины и даже, как показалось Генке, хотел спрятаться за колонну, которая никак не могла скрыть его, потому что она была тонкая, узкая, а отец — огромный и широкоплечий.

И Генка помог отцу: он выскочил на улицу и побежал так, что даже длинноногий Жора не поспевал за ним.

Но где-то на перекрестке Генка остановился — в его ушах звучали слова: «Тебе не холодно, малыш?» Молодая женщина, которую отец закутывал в нарядный платок, была и в самом деле невысока ростом… Но Генке казалось диким, что и к ней тоже могут относиться слова, которые всегда принадлежали маме, одной только маме. Или настоящим «малышом» та женщина и была?

А как же испытание машины? Значит, это неправда? А, может, никакой машины вовсе и нет? Отец сказал неправду… Генка не мог понять этого, это не умещалось в его сознании. Тогда, может быть, все неправда: и разговоры о книгах, и отцовские новости, и споры за ужином? Все, все неправда?!

Библиотекарша по прозвищу «Смотри не разорви!» крикнула:

— Зайди, Гена! Я достала книгу, которую ты просил…

Но Генка махнул рукой: он не хотел брать книгу, которую советовал ему прочитать отец. Он почему-то не верил этой книге.

Вернувшись домой, Генка сразу нырнул в постель.

— Что с тобой? Ты такой горячий. Нет ли у тебя температуры?

Больше всего мама волновалась, когда отцу или Генке нездоровилось — тогда всякая, даже самая пустяковая болезнь казалась ей неизлечимой.

— Не беспокойся, мамочка… Я очень устал, и все! — как никогда ласково ответил Генка.

А на самом деле он просто не хотел, он не мог слышать, что сегодня скажет отец, когда мама откроет ему дверь.