Перекрестный отец. Разговор о детях, о жизни, о себе - Страница 17

– И папа понимал?

– Да. И я думаю, что это очень правильно, потому что в любом случае надо говорить на трезвую голову. Нотации читать – это проще простого.

– А что надо делать?

– Надо с ребенком найти общий язык, совершенно на другие темы разговаривать, увлекать его. Вот если ты видишь, что он интересуется чем-то, то надо поддержать. К разговору о музыке. Когда я уже начал думать о том, что должен быть свой собственный инструмент, чтобы по-настоящему… Это ведь денег стоило, лютых денег. Помню, я положил глаза на гитару, которую продавал какой-то фарцовщик. Запросил он, Господи, 250 рублей – по тем временам гигантские деньги. То есть это две зарплаты месячных для обычного рядового человека. И мама с моим любимым отчимом, они мне сразу и помогли. Спросили, конечно, зачем. Я говорю – вот так и так. Может, было несколько фраз: «Ты точно уверен, что это вот тебе надо?», но какого-то такого отговаривания не было.

– Они тебя поддержали?

– Они меня поддержали. И на самом деле это дорогого стоит. Ведь могло быть баловством, кто его знает, куда он эти деньги денет. Но в то же время, это как в известной сказке у Ганса Христиана: «Вы должны баловать своих детей, тогда из них вырастают настоящие разбойники».

– Хорошо, давай немножко в другую сторону, о других трудностях. Дети иногда задают своим родителям сложные вопросы. Например, считается, что сложный вопрос: «Откуда я появился и как получился?» Ты задавал сложные вопросы своим родителям, или, может, тебе твои дети задавали, ставили тебя в сложное положение?

– Что касается меня, такие вопросы обсуждались во дворе и в школе, у родителей не спрашивали.

– Ну, может, не эти, может, другие.

– Нет, именно эти. Двор – это вообще отдельная история. Сейчас, думаю, такого места, как мой тушинский двор, просто нет, утеряно уже. Это была некая культурная среда под названием «двор». Нет уже вот этих коробок хоккейных, где летом и мини-футбол, и волейбольная площадка. Вообще ничего нет.

– Наверное, просто нельзя уже, как раньше, без присмотра на целый день детей оставлять? Просто жизнь другая.

– Тоже верно, да. Раньше спокойно было, родители работали, а ты…

– Сам себе предоставлен.

– После продленки возвращаешься, и был еще какой-то промежуток времени. А родители должны были вернуться часов в семь-восемь.

– И в этот промежуток ты был сам себе предоставлен.

– Да.

– С этим понятно, а твои дети, не помнишь, задавали тебе какие-нибудь вопросы, которые ставили тебя в тупик?

– Да какой вопрос может поставить в тупик? Всегда же можно объяснить понятным ребенку языком.

– О’кей, хорошо. Вот видишь шляпу? В ней звездные папы оставляют всякие сложные вопросы, которые им дети задавали.

– А если я ни одного такого вопроса не вспомню, то что я оставлю?

– Я тебе другое хочу предложить. Ты можешь вытащить вопрос и ответить на него так, как ответил бы своему ребенку.

– Хороший вопрос, слушайте. «Где заканчивается небо?»

– Песню можно написать на эту тему.

– Где заканчивается небо… Я в своем детстве отца спрашивал: «Папа, а что значит бесконечность? Как так может быть?»

– Это и есть ответ на этот вопрос?

– Практически, да. Ведь небо – это бесконечность некая. Сейчас мы уже понимаем, что можно вылететь за пределы земного неба. А дальше, видимо, попадаешь под другое какое-то небо. Поэтому небо нигде не заканчивается. Небо начинается внутри тебя, и оно везде потом.

– И что насчет песни на эту тему?

– А у меня много песен, связанных с небом. То есть не то чтобы очень много, но несколько песен есть. Другое дело, что люди помнят другие песни.

– Давай перейдем к твоим детям. Расскажи, пожалуйста, о них, расскажи о каждом. Ну, понемножку хотя бы.

– Павел Сергеевич Галанин, тридцать лет от роду.

– Что он за человек?

– Он такой… Он не со всеми, ну, и я такой, так что все правильно. Во-первых, мои дети лучше, чем я, начнем с этого.

– Не может такого быть, чтобы лучше, чем ты.

– Да, да, да.

– Не верю. Ты такой классный.

– Еще как может. Мой старший… он очень спортивный, и весь в татуировках, вот.

– Тебе это нравится?

– Нравится, не нравится – это не из этой категории.

– Почему?

– Во-первых, это его право.

– Но ты ведь как-то относишься к этому?

– Я полжизни думал о том, какую мне сделать татуировку, а потом, когда понял, что все вокруг делают, я решил, что лучше останусь девственным.

– Вот смотрите, какой парень.

– Рок-музыкант без татуировок.

– Все курили – он не стал. Все в татуировках – он остался девственным. Вот это я понимаю.

– Я ему говорю: «Паша, если ты что-то делаешь, надо… Вот тебя спросят, а что это, так ты объясни. Отвечай, так сказать, за базар, что это у тебя здесь такое. То есть ты должен понимать, что это за символ и что он значит для тебя». Сейчас многие делают татуировку, пытаясь защитить себя, какие-то комплексы свои таким образом разрушить.

– А не потому ли делают, что хотят своим телом говорить? Демонстрируют на теле, что они из себя представляют. Какая-то реклама себя, нет?

– Я думаю, если человек делает продуманные какие-то татуировки, то отчасти, наверное, да. Но мне кажется, это все-таки доспехи некие. Сделаешь, и человеку кажется, что он стал сильнее, что защищенность какая-то появилась, а для мужчины – некая брутальность.

– Он у тебя весь в татуировках?

– Да, он такой. На лицо только не пошло. Я ему говорю: «Ты же понимаешь вот?» – «Я да, я могу дать ответ». Началось у него все… на груди появилось слово «Мария». Ему тогда было лет 16, может быть. Я говорю: «А что это такое, сынок?» Он говорит: «Это бабушка моя». И действительно, потому что мама работала, папа был на гастролях, и иногда сын сидел… даже не с бабушкой, бабушка – Ольга, а с прабабушкой. Баба Маня, Мария. Мария Григорьевна. И вот он написал «Мария». И от этой Марии пошло-пошло. Ведь, как говорят люди, знающие в этом толк, стоит сделать первую, а дальше – все, остановиться очень сложно.

– А что он за человек, как бы ты его охарактеризовал?

– Он в меня, иногда вспыльчивый, но и отходчивый. То есть человек, который потом винит себя и кается. Во мне тоже это есть, и, наверное, это немножко от моего папы. Папа тоже был импульсивный, но потом как-то быстро шел мириться и винил во всем себя, то есть просил прощения. Вот такое бывало, и это очень важно для мужчины – уметь мириться. Именно для мужчины. Когда мужчина может извиниться, признать собственные ошибки, это очень важно.

– Твой сын может извиниться?

– Да. И, повторю, это очень важно.

– Расскажи про младшего.

– И он художник, скажем так. То есть старший у нас художник. Он долго себя искал, и вот он такой свободный художник, и к тому же он очень хорошо разбирается в технике.

– А что такое свободный художник? Он делает, что хочет?

– Да, делает что хочет.

– И может продать то, что делает?

– Да, продает иногда. Ну, как… друзьям, знакомым, которые в нем души не чают. Он правда очень хорошо разбирается в технике, говорит с автомобилями на их языке, и у него есть даже такая небольшая коллекция подержанных злобных лошадок.

– Понятно.

– Под капотом там – ой-ой-ой, какие там цифры. То есть он, с одной стороны, вроде бы гуманитарий, потому что рисует… разные тоже у него манеры есть, но с другой стороны, он с техникой на «ты». Я вообще лошара в технике. Ну, знаю какие-то общие подходы, но так, чтобы разобрать машину и собрать ее, это нет. А Паша – запросто.

– Ну а младший?

– А младший сейчас учится в школе, и он… вообще, это ботан в чистом виде.

– Ботан? Что такое ботан?

– Он такой добрый, мягкий человек. Точно в деда пошел, хотя он с дедом не был знаком, потому что мой отец рано умер, он умер в девяносто втором году в возрасте пятидесяти восьми лет. А Тимофей Сергеевич родился в 2001 году. К сожалению, не застал. Мы ездим, конечно, на могилку, и я ему рассказываю, по возможности, какие-то моменты. Он очень хорошо это впитывает. Да, он ботан в чистом виде, такой кудрявый, такой Сыроежкин. Очень хорошо учится.