Перекрестный отец. Разговор о детях, о жизни, о себе - Страница 16

– Дети нам много для чего нужны. Я так думаю, сложно назвать все причины.

– Да, конечно.

– А как ты с папой проводил время, можешь вспомнить?

– Родной отец сделал из меня грибника. Меня вот часто в интервью спрашивают, что я люблю…

– И?

– Вот я такой грибной охотник. Лет с четырех с отцом ходил.

– Рано вставали?

– Конечно. Часа в четыре утра.

– Меня папа тоже таскал за грибами, и тоже в четыре утра. Мне казалось, встать невозможно, но потом такое удовольствие получаешь за всем этим процессом.

– Для ребенка встать в четыре утра, понимая, куда ты идешь и что тебя ждет, – это как раз не проблема. Я хорошо понимал, какой это будет день. Как-то рано начал ловить себя на мысли, что поиск грибов – в этом есть какой-то…

– Сакральный смысл.

– Да, и это здорово. Потом был пикничок обязательно, когда мы отдыхали. Папа расстилал покрывало, и там картошечка, яички вареные.

– Ой, рассказываешь…

– Да. Вот такие моменты были.

– Это жизнь.

– Такое бывает либо на рыбалке, либо в походе, либо когда за грибами отправляешься. Такой мини-поход получается. Еще в поезде, когда едешь куда-то далеко. Вот эти продукты, хлебушек…

– Яйцо.

– Да, яичко, картошечка, огурчик, помидорчик.

– А кура?

– У меня об этом песня есть, памяти отца. О том, как мы ездили в Крым, и вот я в таком возрасте нежном. Мы едем, и сразу на столе все это появлялось. Курочка, правильно. Цыпленок в желе, как у меня в песне. И потом, конечно, когда я уставал ходить по лесу, отец сажал меня себе на плечи. И это вообще было высшим пилотажем этого дня. Он с корзинками, с рюкзаком и с сыном на плечах. Вот в этот момент он был настоящим отцом.

– А у тебя так же с детьми получалось?

– Получалось, конечно.

– По грибы ходили?

– Конечно. К сожалению, сейчас это немножко ушло в силу разных причин. Одна из главных – уезжать надо далеко, чтобы найти корзинку грибов. Потому что сейчас уже не то Подмосковье. Раньше было проще – сел на электричку, отъехал немного и уже мог попасть в грибной рай. Причем я с отцом ходил не только тогда, когда мы понимали, что урожай большой соберем, полные корзины. Нет, мы даже ходили, я помню, когда уже первые заморозки были.

– То есть это была такая теплейшая традиция и удовольствие.

– Я скажу, что лес – это вообще великая тема. Я и теперь иногда… Понимаю, что нет грибов, но все равно иду. И проветриваешься очень хорошо, и хорошие умные мысли лезут в голову. Песня «Страна чудес» сложилась в один из таких неурожайных моментов. Когда не было ничего, и мы просто гуляли по лесу. У меня еще была жива моя такса любимая, Ричард. Он же Брунс, он же Брунсвик. Замечательный был пес. Он бегал где-то, я даже не обращал на него внимания, не боялся, что убежит. То есть я настолько был в своих мыслях, что не думал о нем. А он действительно убегал и возвращался, хотя говорят, что таксы очень часто, почуяв что-то там, раз и…

– Сматываются.

– Да, они же охотники.

– Мне кажется, что ты просто был в таком классном состоянии души – никаких тревог в этот момент не было.

– Вот и написалась песня «Страна чудес», одна из самых известных в нашем репертуаре. Не было тогда еще модных телефонов с диктофонами, не было карандаша с собой или ручки с бумагой. Я все это в голове мусолил, там и мелодия сразу была, и слова.

– Это когда же было?

– Это девяносто восьмой год примерно. Я домой пришел, и у меня башка уже дымилась – лишь бы не забыть, лишь бы не забыть. И вот я прихожу, говорю: «Мама, дай мне листок бумаги и карандаш» – и тут же набросал. И сразу расслабился.

– То, что должно, сделал, чтобы не потерять. Я знаю, когда пишешь песню, основное – не потерять то, что было.

– Не всегда, конечно, ты потом доволен. Вначале тебе кажется, что все круто, а на следующий день как-то уже протрезвел, и… Но если даже есть две строчки, которые… от которых все это пошло, можно от них опять оттолкнуться.

– А скажи, пожалуйста, от кого у тебя увлечение музыкой?

– Мама была всю жизнь…

– Все-таки мама?

– Мама, Евгения Михайловна (а папу моего звали Юрий Николаевич), так вот мама всю жизнь была музыкальным работником в детском саду. Причем она самоучка, как и я практически. У меня есть некое околомузыкальное образование, мы в свое время с Гариком Сукачевым оканчивали Липецкое областное культпросветучилище. Я дирижер оркестра народных инструментов. То есть в принципе я могу разобраться с партитурами, но все равно это не то музыкальное образование, которое могло бы украсить музыканта. Может, для рок-музыканта это и не обязательно, но во всяком случае… А мама вообще была самоучкой – только музыкальная школа.

– И когда для тебя началось это обучение музыкальное?

– В школе. Вернее даже не в школе, а во дворе. Во дворе, когда ребята старшие в песочнице сидели.

– А, ты увидел и…

– Подсмотрел. Ты знаешь, какую первую песню я потом пытался дома воспроизвести на семиструнной гитаре? «Как прекрасен этот мир» Давида Тухманова, ее тогда пел Юрий Антонов. Был у нас такой старший товарищ, как сейчас помню, Саша его звали. Вот он сидел в песочнице и пел эту песню. А я глазами пытался запомнить аккорды. Аккордов там достаточно, песня довольно сложная. Так что это вот ребята во дворе. Плюс что-то во мне жило. Плюс, когда мы собирались с семьей, всегда пели песни. Это было в порядке вещей, каждые выходные либо у мамы, либо в новой семье отца за столом собирались и пели. Народные либо по большей части из советских кинофильмов, очень хорошие песни. Фирма «Мелодия» еще… Иногда что-то пробивало и на этих грампластинках.

А в школе мы уже создали ансамбль, 680-я школа в Тушино, привет одноклассникам. Марья Васильевна Лазарева, наш директор, гоняла нас за длинные волосы, и вроде бы мы должны были ее ненавидеть. Но мы ее жутко любили, потому что Марья Васильевна, когда актовый зал был занят – либо кино там показывали, либо лекция шла, – так вот она всегда нам давала свой кабинет директорский. Это, наверное, сложно представить, потому что увлечение музыкой – это была такая двоякая вещь, особенно гитарной музыкой.

– Ну да. Полузапрещенная такая.

– Да, полузапрещенная. А она закупила нам аппаратуру, дала эти гитары и даже иногда предоставляла свой кабинет. То есть мы, конечно, когда она заходила, играли какие-то такие общепринятые песни, а потом уже начинали зудеть свое.

– Слушай, а переходный возраст? Получается, ты вообще был таким приличным мальчиком. Или ты был хулиганистый?

– Все мы были немного хулиганистые, потому что двор, конечно, был, разношерстный.

– Немного или много?

– У нас были ребята, которые только что вернулись с зоны. Уже, так сказать, ходили по малолетке. Были ребята постарше. Такая компания была – от десяти до и двадцати с лишним лет. Покуривали втихую. Я, кстати, несколько раз в том возрасте начинал, пытался курить, но у меня так и не получилось. То есть лет с десяти.

– А почему не получилось, не понравилось?

– Да. Просто не хотелось быть белой вороной в компании, там курили все, включая иногда и девушек. Вот и я пытался, а потом понял, что никакого удовольствия от этого не получаю, так зачем мне это надо? Последняя попытка была где-то, наверное, на первом курсе института. Нет, скорее даже в десятом классе. И все, потом я завязал с этой ерундой.

– Ну а трудные моменты твоим родителям приходилось переживать?

– Наверное, да, потому что мы иногда собирались компанией, и старшие товарищи говорили: «Что, ребята, может, выпьем?» Таких моментов было несколько, но, слава Богу, все заканчивалось обычным образом, то есть я просто ложился спать, и все. Но я помню, когда отец меня встречал, он никогда не устраивал мне сцен. Потому что с человеком в таком состоянии бессмысленно разговаривать, у него вертолет в голове.