Перекрестный отец. Разговор о детях, о жизни, о себе - Страница 14

– В этой связи есть очень важный вопрос, который перед многими стоит: давать детям деньги или нет?

– Все зависит от того, на что давать деньги. Здесь нужен индивидуальный подход: вот здесь надо дать, а здесь не надо.

– Тогда в каком случае не надо давать?

– Это сложно определить. Я, помню, очень хотел туфли. Они были такие стертые, в комиссионке, но модные очень. И мне их не купили, не дали деньги. Я помню это всю жизнь – мне не купили туфли, а я хотел.

– Это было драматично?

– Я готов был отработать потом, готов был полжизни посвятить отрабатыванию, но – «нет». Сегодня я кручусь, зарабатываю, ночью работаю. Братьям своим я всем помогаю. Но не могу забыть, как меня сорок лет назад обидели. Я говорю себе: «Прекрати», но внутренняя обида осталась.

– А если дать деньги, нужно ли проверять, на что эти деньги идут? Или просто – дал и дал.

– Это опять же зависит от твоего внутреннего состояния, от того, насколько ты близок с ребенком. Чужая душа – потемки, и если ты ребенка не знаешь, то ты не будешь знать, куда он деньги дел. На наркотик, пропил, купил себе в секс-шопе что-то. Если у вас близость с ним человеческая, дружеская, если вы приятели, только ты взрослый, а он младший, тогда ты знаешь, куда эти деньги пойдут. А если ты даешь, лишь бы избавиться… Люди состоятельные, богатые, часто обижаются: «Сын негодяй, такой-сякой, я его в Швейцарии-Англии-Франции учил, а он меня не ценит». А на что обижаться? Вы же не внесли в детей любовь. Всегда нужно отношения строить с ребенком.

И ребенок – хороший учитель. Он не даст тебе быть негодяем, ты же пример ему подаешь. Ребенка нет – ты ругаешься матом, как сапожник, а в его присутствии ты не можешь ругаться, потому что это твой ребенок. Хотя у каждого свое. Помню, один человек – мат-перемат, но пальцы веером. Берет салфетку в ресторане, сморкается. А при нем ребенок тринадцати лет. Я говорю: «Не надо, прекрати». «Да ладно, пусть учится, я сам прошел это». То есть, с другой стороны, беречь ребенка тоже нельзя, чтобы он был весь хрустальный; он тогда, как Будда, выйдет и поймет, что мир другой. Нет, он должен землю есть, должен драться. Просто существуют такие вещи, которые адаптируют к этому миру. Все эти стадии надо пройти, но нужен внутри стержень. Необходим пример родителей, который не даст права быть подлецом, негодяем, предателем, бросить девушку, не защитить друга. Все это должно быть, но при этом ребенок должен оставаться свободным человеком.

– А какой посыл вы даете своим детям?

– Я просто даю им пример, что я никому не делаю ничего плохого. Ни один человек, кто меня знает, никогда не скажет обо мне плохо. Это табу, я никогда плохо не поступал и не поступлю. Есть недоброжелательные информационные поля вокруг, но они не имеют ко мне никакого отношения. Спросите любого – моего ребенка, моего друга, моего приятеля, знакомого, моего сотрудника, которого я выгнал, – ни один из них не скажет обо мне плохое. Потому что я никогда не делал плохо никому. Я учился на этой жизни. Я понял, что порядочность важнее, я понял, что профессионализм выгоднее, что обязательность и точность дают тебе возможность получать все дивиденды.

Всему важному ты учишься в процессе – ты любил, ты страдал, ты можешь заставить любить и страдать других. Но вот последнего ты не делаешь, потому что понимаешь, что это больно. В армии надо мной издевались, когда я был молодой салага. Но, когда я стал «дедом», я никогда не позволял издеваться над детьми, которые только что пришли. Я понимал, что это больно. Тут еще многое зависит от того, насколько ты духовен. Можно ведь и так: мне было больно, я тебя заставлю дерьмо в туалете щеткой отчищать. Я никогда не позволял себе таких вещей, я учился на том, что мне было неприятно самому. Так как я христианин, из семьи глубоко верующих людей, я никогда не позволю себе такого.

– Дети видят, какой вы человек.

– Видят они меня нечасто, но я для них все равно пример позитивный. Они, конечно, переживают, когда что-то читают нехорошее про меня.

– Ваши дети – предмет вашей гордости?

– В том смысле, что ты ходишь такой носом кверху, мол, это мое достижение, – нет. Я считаю, гордиться можно тем, чего ты сам добился. Хотелось бы, чтобы мои дети были порядочными, честными людьми, желательно профессионалами. И добрыми самаритянами. Нужно гордиться, когда человек состоится как личность, а не тем, что конкретно ты в него вкладывал. Лука у меня незаконнорожденный, я не знал о его существовании пять лет. Потом выяснилось с ним, как-то наладились отношения. И вот ему на конкурс предложили поехать в Италию. Я говорю: «Ну, неплохо, давай». Деньги нужны были большие, три с половиной тысячи долларов. Даю ему, и он привозит второе место. Я говорю: «Лука, если ты будешь привозить вторые места, то нечего тогда и ездить». – «Понял, папуля». – «Ну смотри, слово дал папуле». Все. С тех пор у него шестнадцать конкурсов международных. Хотя тоже оценить по-разному могут, знаете… Например, мне Петров говорит: «Ну и что? Это вообще ни о чем. Конкурсы – прекрасно, но лучше быть просто хорошим музыкантом, чем лауреатом».

Я никогда не стремился стать народным или заслуженным, хотя получил эти звания. Они нужны – для мастерской, чтобы вести мастер-классы, чтобы помогать детям, наконец. Есть и школы моего имени. Но все это нужно для работы, а не для жизни. У меня нет тщеславия, высокомерия. Я никогда не пытался показать, что я выше, чем вы. Я реальный, нормальный, как любой состоявшийся человек, если он правильный.

Это очень волнительно, когда Шон Коннери встает на колено, прижимает твою руку ко лбу и говорит тебе какие-то слова. Для меня сродни ситуации с Христом, который мыл нищему ноги. Все время вспоминаю своего отца. Я не оценил его при жизни до конца. Не ценил, что он был рядом, пусть не в моем повседневном пространстве, но рядом, в этом мире. Он говорил одно и то же: как было у него на войне, какие были японцы, как это, как то. А я все время торопился, отмахивался: «Папа, мне надо идти, там губернатор, мы тебе колоночку проведем…» При этом я понимал, что лгу ему. А сегодня я бы мыл ему ноги и слушал бы подряд все, что он говорит в тысячный раз. Но его уже нет. Вот это очень важно.

– Никас, а вы бы хотели, чтобы ваши дети слушали, что вы говорите, внимали, впитывали в себя?

– Я вообще хочу, чтобы они мир слушали, прислушивались ко всему, что происходит вокруг.

– Но вы все-таки хотели бы быть для них авторитетом?

– Знаете, на самом деле я не имею права диктовать что-то детям. Я над ними не трясся, я не переживал от того, какая у них температура, когда они болели. Я просто им помогал финансово и, может быть, не подавал дурного примера.

– Вы думаете о внуках?

– О внуках? Может быть, я и сам рожу еще кого-нибудь. Возьму себе молодую женщину лет восьмидесяти пяти, и мы вместе заведем детей, а?

– И все-таки, если кого-то родить или внуки появятся, какого будущего вы бы для них хотели?

– Имея такой опыт печальный, я бы, конечно, уделял много времени этому ребенку. Я бы нянчился с ним. Почему бабушки и дедушки так любят своих внуков? Да потому что они не сумели своим детям отдать все сполна. А теперь могут, когда они на пенсии, когда у них много времени, хотя бабушки с дедушками тоже разные бывают. Я бы, наверное, трясся над своими внуками, как-то пытался внести свою ненавязчивую лепту. Мне не нужно, чтобы кто-то принес кружку воды. Ну, принес, и слава Богу. Мы не для того детей растим, чтобы нам кружку воды подали. Захотят – принесут. Если они будут тебя ценить, если они не глупые, вырастут нормальными личностями – принесут. Не нужно никаких званий – достаточно того, что они будут просто хорошими людьми. Не передерутся, когда тебя не станет. Не будут судиться годами. Помните, как Иван Иванович поссорился с Иваном Никифоровичем? Литература уже все сказала, и наша жизнь только подтверждает новыми примерами.

– Никас, у нас есть постоянная рубрика под названием «Полная шляпа». В этой шляпе трудные вопросы, которые задают дети. Попробуете ответить?