Перекрестный отец. Разговор о детях, о жизни, о себе - Страница 13

– Сложно сказать, но скорее всего ребенок.

– Точно. Нарисовал ребенок, и ему 11 месяцев.

– Какое испытание для меня.

– А это?

– Боюсь обмануться, но это тоже нарисовал ребенок.

– А вот и нет. Это рисовала взрослая женщина пятидесяти лет.

– Что вы говорите? Как удачно!

– Да, это американская художница Элен Франкенталер. И последнее испытание. Чья картина?

– Это рисовал взрослый человек.

– Да, взрослый, только не человек, а бурый медведь. Эта картина висит в музее города Хельсинки. Медведя зовут Юусо. Можно заглянуть в интернет и посмотреть.

– Ну, если осьминог предсказывал счет на футбольных матчах, то почему медведь не может рисовать? Я вообще считаю, что это особый мир – животный. И там тоже есть свои абстракционисты. Многие художники, в том числе и Пикассо, и Кандинский, говорили, что в творчестве нужно опуститься до уровня ребенка. То есть вообще забыть обо всем, что ты знаешь, при этом, конечно, сохраняя внутреннюю культуру, интеллект. И тогда на подсознательном уровне рождаются образы. У животного, конечно, интеллекта нет, но он свободен. И слоны рисуют, и дельфины, у меня даже есть рисунок дельфина.

– Многих родителей волнует вопрос, как разглядеть талант в ребенке? Некоторые боятся, что пропустят искру или что ребенок занимается не тем. Что вы посоветуете?

– Насколько я знаю, в Древней Греции детей заводили в комнату, и они сами выбирали себе игрушки: кто-то к мечу тянулся, а кто-то к кисти. И потом им давали уроки по тому предмету, к которому они проявили интерес на подсознательном уровне. Еще важен темперамент: сангвиник, холерик и так далее. У каждого своя внутренняя организация, своя структура мышления и восприятия этого мира. Это все правильно. Но иногда нужно обучать детей насильно.

– То есть показывать им, что они могут двигаться в какую-то определенную сторону?

– Ну как… Ребенок не хочет ничего. Он не хочет учиться, он хочет гулять.

– И его надо заставить?

– Так или иначе, мы все равно заставляем его выполнять какие-то определенные функции – одеваться, заниматься зарядкой, есть.

– А кто ваш талант первым разглядел?

– Наверное, педагог по рисованию в школе. Он видел, что я помогаю отличницам, которые не умели рисовать, но при этом сам не успеваю выполнить задание. Однако все равно ставил мне хорошую оценку, говорил: ты вообще художник по жизни. А я мечтал быть пиратом, поваром, летчиком, садовником, кем угодно, только не художником. Я как-то не представлял себя художником, хотя школьные стенгазеты оформлял именно я.

– Родители поддерживали?

– Родители не заставляли и не мешали, они просто жили. Кормили нас, мама, как я говорил, пела, папа что-то выпиливал, делал какие-то игрушки. Они своим примером показывали нам, что нужно быть человеком, личностью. Не ковырять в носу, когда ты один. Это было очень важно, и у нас никому ничего не запрещалось. Конечно, мама переживала, почему старший брат, которому восемнадцать лет, не пришел ночевать, но в том, что касалось наших занятий, ограничений не было, мы все сами развивали. Один увлекся рисованием, другой пошел в музыкальную школу, и никто не мешал.

– То есть главное – ребенку не помешать?

– Добавлю, у нас все время были какие-то животные, рыбки… Брат копил на велосипед, так он бутылки собирал, за них давали 12 копеек, а если без очереди, то десять. И он в конце концов этот велосипед купил. Должна быть цель. Я, например, два лета работал на пивзаводе, таскал ящики с бутылками, и на хлебозаводе работал школьником, в пятом-шестом классе.

– А что за цель была?

– Хотел заработать деньги, чтобы купить себе вельветовый костюм. Понимаете, тогда вельвет был моден, и я на свои кровные деньги действительно купил себе оранжевый костюм. Оранжевый – потому что хотел, чтобы весь мир видел, что это мои деньги.

– Это было в школе?

– В школе, да.

– А как вы учились в школе?

– Нормально учился. Мы не учились вот так, чтобы учиться-учиться, заучиваться. Как-то легко запоминалось все, педагогика была хорошая. Учителя умели красиво рассказывать о литературе. У нас были конкурсы чтецов. Помню, я «Ленин и печник» читал, меня на бис вызывали три раза. Я даже в театральный поступал, прошел первый тур, а на второй не пошел, уехал. Хотел быть моряком, уехал в Одессу, поступил в мореходку. И в школе я много читал, а потом рассказывал моим друзьям: «Она берет, приподнимает там…», – те рот открывали. Это даже не эротика – намек. Мопассан, Флобер…

– Тончайшая материя.

– Тончайшая, да. И это тоже надо уметь – рассказывать так, чтобы тебя слушали, вкусно рассказывать.

– Никас, а каким у вас стал переходный возраст? Вы были спокойным ребенком или доставляли родителям проблемы?

– У меня есть друг, сатирик Анатолий Трушкин, так у него любимое высказывание: «Мудрость приходит с годами, но иногда возраст приходит один». И не могу не вспомнить Дроздова Николая Николаевича. У него как-то спросили: «Николай Николаевич, а вы не боитесь, что впадете в детство?» – «Да я из него и не выходил», – отвечает. Переходный возраст – это все очень условно. Ну, есть возраст, когда физический рост прекращается, есть возраст, когда ты созреваешь, как мужчина, когда ты идешь в армию. Я пошел в армию, прервав учебу в Грековском художественном училище в Ростове, отслужил два года, потом уже учился в Вильнюсе в Государственном художественном институте. Все это – этапы взросления, и даже армия мне как-то помогла внутренне: сосредоточиться, быть более обязательным, более четко следить за временем. Эта школа на тот момент была мне нужна и полезна. Становления и переломы бывают разные. Первая любовь, первый обман, первое предательство… И так далее.

– Вы хотите сказать, что каждый этап важен и на каждом этапе есть свой переход?

– Да. Все этапы разные, в этом и состоит многообразие жизни. Но при всем многообразии есть ценности, которые не меняются. Какая самая лучшая дружба? Детская, как ни странно. Ты режешь руку с другом, условно вы кровью соединяетесь, и это навсегда. Ты помнишь об этом всю жизнь – свой двор, своих друзей, и ты готов им помочь, если у тебя есть такая возможность. Я это делаю до сих пор, потому что знаю, что некоторые в другом мире живут, в другом измерении. У меня был друг, талант необыкновенный, настоящий гений – никогда ничего не учил, но все знал. Однако так вышло, что он бросил училище, институт, работал плотником, стал выпивать, потом заболел какой-то неизлечимой болезнью… Скажу так – его вылечили, он благодарен, ценит жизнь. Мир меняется, но ценности остаются те же, детские. И родительская любовь, и отношения с братьями, и с друзьями. Все это так же важно – и уважение во дворе, и грамота первая, которую ты получил, и умение постоять за себя. Меня в детстве как-то избили несколько человек, и я в секцию борьбы записался, потом поборол их всех. Но позже меня все равно побили, несколько человек навалилось. Тогда я пошел в бокс. Самое главное, чему я научился: никогда не бить никого. То есть я знаю, что могу врезать, но не делаю этого. Хотя если человек действительно перешел грань дозволенного, если он негодяй, то ему можно дать по морде.

– Никас, папы, с которыми я беседовала, по-разному про себя говорят. Папа-тиран, папа-тряпка, скучный папа, сумасшедший папа… А как бы вы себя охарактеризовали?

– Нет, я не тряпка. Не знаю, как вам ответить, просто я, к сожалению, не занимался настолько своими детьми. Я им только помогал материально. Но я их люблю всех и никогда не проверял, мои или не мои, как это сейчас модно. Ребенок? Я всегда говорил: «Хорошо, буду помогать, если смогу». Ребенок должен родиться в любви и жить в любви. Над ним надо трястись, когда он в больнице. Пусть ты бедный, пусть у тебя нет каких-то сверхвозможностей, пусть ты его не можешь отправить в Швейцарию или в Лондон учиться, должна быть близость. Нужно ходить с ним на рыбалку, беседовать с ним. Даже если ты человек не слишком образованный, ты все равно в состоянии привнести в жизнь своего ребенка любовь человеческую, которую он будет помнить всегда. Я, к сожалению, не прошел со своими детьми этих этапов, я им просто помогал.