«Перекоп» ушел на юг - Страница 33

Пароход снялся и, перейдя за остров, отшвартовался у Коулуна.

Моряки сидели на люке трюма и смотрели на пальмы, растущие рядами по улицам Сянгана, на гору Виктория. На реке виднелись джонки, сампаны. Японские офицеры и солдаты собрались, укатили на рикшах в увеселительные заведения.

Вскоре на пароход прибыл японский жандарм и прямо на палубе начал чинить расправу. Он кричал, а старший помощник капитана, униженно кланяясь, оправдывался перед жандармом. Разговор шел на японском языке, но смысл был ясен: о рисе и деньгах. Затем жандарм начал хлестать по щекам старпома методично, размеренно, не торопясь.

Старпом крикнул что-то боцману. Боцман, кланяясь, скрылся и тотчас принес полмешочка серебряных монет. Увидя серебро, жандарм пришел в ярость и начал хлестать уже боцмана по щекам, который тоже униженно кланялся, но молчал.

Видя, что от боцмана ничего не добьешься, японский жандарм вновь стал хлестать старшего помощника, пока тот опять не дал команду боцману. Боцман принес еще один мешочек серебра. Так продолжалось до тех пор, пока перед жандармом не оказалось три с половиной мешочка серебра — вся выручка. За всей этой сценой с ботдека спокойно наблюдал капитан парохода — высокий японец. Однако было заметно, что с каждым новым мешочком серебра, принесенным жандарму, лицо японского капитана все сильнее мрачнеет.

Убедившись, что больше ему не выколотить серебра, жандарм разделил деньги пополам, одну половину взял себе, другую небрежно толкнул ногой старпому и довольный удалился.

— Приемка судна властями окончилась, — пошутил Бакалов.

Моряки рассмеялись.

— Одни грабят завоеванные районы, другие — своих же воров, — сказал Бударин.

…Четвертого июля 1943 года пароход вошел в широкую желтую реку, протекающую среди низменных берегов. Буи наклонились по течению.

Вдали виднелся город с высокими домами — это был Шанхай. По реке плыли китайские джонки под прямыми парусами на бамбуковых реях, медленно двигались сампаны с целыми семьями.

Пароход отшвартовался у причала. Яркое солнце, зеленые деревья, желтые черепичные крыши с загнутыми углами, крики рикш, тягучая музыка, гром барабанов.

А на причале стоял, лоснясь лаком, советский автомобиль! Советский автомобиль, и рядом автобус с родным алым флажком на радиаторе! У автомобиля в светлом костюме прохаживался седоволосый человек. Он держал в руках шляпу. Моряки стояли, неотрывно глядя на алый, просвечиваемый солнцем флажок, и у многих на глазах блестели слезы.

И у седого человека, который ждал их у советской машины, губы сжались от волнения: он судорожно глотнул воздух. По взглядам изможденных моряков, одетых в лохмотья и босых, он понял, сколько они выстрадали…

Человек подошел к группе и сказал по-русски;

— Здравствуйте! Вы моряки с «Перекопа»? Я — советский консул.

Вместо ответа раздались всхлипывания женщин. У мужчин спазмы перехватили горло…

— Теперь не надо, теперь уже скоро домой, на Родину, поедете, — успокаивал их консул. — Кто из вас, товарищи, капитан Демидов и первый помощник Бударин?

Демидов и Бударин подошли к консулу.

— Все тут? — спросил он.

— Восемь человек убиты во время гибели судна. Остальные, несмотря на ранения, ожоги, болезни, все здесь.

— Хорошо, что сохранили людей… Знаю, жили коллективом, слухи о вас дошли до Австралии и стали известны нам. По всему было ясно, что где-то на островах живут советские моряки. Вероятнее всего — команда «Перекопа». Так оно и вышло…

И вот порт уже остался позади. Осталась могучая китайская река Янцзы и ее приток Хуанпу с бесчисленными джонками, сампанами, с целыми плавучими городками, в которых веками жила придавленная голодом и нуждой беднота. На левом берегу высились заводы и огромные серебристые бензиновые резервуары, на которых виднелись надписи американских, английских, французских и многих других нефтяных компаний, только китайских почти не было видно.

По улицам, пестро освещенным покачивающимися разноцветными бумажными фонариками, которые бросали светлые блики на спешащую толпу, бежали рикши. В легких колясках высокомерно восседали иностранцы, китайские богачи в черных или белых шелковых халатах. И для этих богачей в магазинах со светящимися иероглифами на вывесках были и виноград, и яблоки, и бананы, и серебро, и золото, и ткани, и чудесно расписанный фарфор.

Проехали двухпролетный мост. Потянулась чуть изогнутая набережная реки Сучжоу, застроенная громоздкими домами с двадцатиэтажной гостиницей «Дэ-ся», потом показался тяжеловесный массивный почтамт. И вот машины остановились. Среди зелени виднелось строгое здание с балконом и алым флагом над высокой башенкой. Советское консульство!..

Несколько часов ушло на то, чтобы моряки смогли помыться, побриться. После почти двух лет жизни на острове Натуна, после скитаний по японским тюрьмам приятно было вновь надеть привычную, чистую одежду, хорошую, удобную обувь, почувствовать себя человеком в уюте консульского помещения.

— Расскажите нам, пожалуйста, как дела на фронте, мы ведь с восемнадцатого декабря сорок первого почти в полном неведении. А сегодня уже середина июля сорок третьего, — обратились моряки к консулу.

И консул порадовал их последними известиями с фронта. Моряки узнали подробности битвы на Волге, узнали о наступлении наших войск на Орловско-Курском и Белгородском направлениях, а также на Брянском и Харьковском. С жадностью набросились на газеты.

— Прошу к столу! — улыбнувшись, пригласил консул.

На столе лежал настоящий, хорошей выпечки и аппетитно пахнущий хлеб, которого моряки не видели со дня гибели судна!

Стоит ли передавать, с каким удовольствием уселись члены экипажа за стол, какое наслаждение доставил им вкусный, обильный обед!..

Но первая радость экипажа вскоре была омрачена: шел четвертый месяц, а японские власти всё не давали разрешения морякам на проезд через маньчжурскую территорию.

Наконец-то были получены визы, и 14 ноября моряки, тепло распрощавшись с гостеприимным домом советского консула, выехали на пароходе в Дальний, а из Дальнего поезд понес их на север. За окнами мелькали широкие степи. Трава уже порыжела. Вдали в синеве поднимались бархатные горы. Еще выше потянулись горы буровато-рыжие, а кое-где торчали гольцы. В низинах зеленели акации.

Вот и Мукден, весь в сине-черном дыме. Показались склады, многопролетные цехи арсенала — стены их поржавели, покрылись грязными пятнами…

Остался позади и Харбин. Опять замелькали деревни с глинобитными фанзами, крытыми рисовой соломой или серой, а иногда и красной черепицей.

Сунгари катила свои мутные воды среди низменных берегов. И всюду полоски, полоски мокрых от дождей полей. Стоящие и словно плачущие среди желтых пойм белые цапли.

— А где же Великая китайская стена? — полюбопытствовал Бердан.

— Мы ее не увидим, она осталась южнее, — ответил Погребной. — А жаль, что не увидим. Это величественное сооружение тянется по горам и степям на тысячи километров. На стене устроена широкая дорога, по которой свободно едут в два ряда китайские арбы на высоких деревянных колесах без спиц. Расположенные недалеко одна от другой, сторожевые башни делают стену еще более величественной, похожей на грандиозную каменную цепь, опоясавшую древнюю северную границу страны. Глядя на этот памятник старины, поражаешься, до чего талантлив, трудолюбив китайский народ.

Покачиваясь на ходу, поезд мчится дальше и дальше на север.

Горы и холмы опять начинают сменяться степью, селениями, перелесками.

Осталась позади станция Отпор. Незабываем день и час, когда люди увидели Читу.

— Смотрите, снег!..