Перехватчики - Страница 88

Цель маневрировала в облаках. И по направлению, и по высоте. Она, словно щепка в неспокойной весенней воде, колыхалась из стороны в сторону, ныряла под воду, выходила на гребень волны и опять окуналась.

Мне долго не удавалось устойчиво удержать ее на экране поискового локатора. Перед лицом торчал длинный, как голенище сапога, затемняющий тубус из резины. Сквозь прорезь в нем неудобно было смотреть на пилотажно-навигациониые приборы.

А тут еще по экрану побежали серебряные цепочки отметок, очень похожие по форме и яркости на отметки цели, — это противник поставил помехи. Ну как отыскать в калейдоскопе светящихся точек цель? Впрочем, отыскать все же было можно, если вглядеться в экран пристальнее. Отметки от помех быстро перемещались по экрану обзорного индикатора и пропадали. Я все понял: с бомбардировщика, которого я преследовал, сбросили дипольные отражатели. Скорость сближения с ними была равна скорости полета моего истребителя, поэтому-то они так быстро и исчезали с экрана. Засветка от цели держалась более устойчиво.

Маневрируя своим самолетом, я продолжал сближаться с бомбардировщиком. И при этом помнил: малейшее неточное движение — и «противник» уйдет с экрана. И не так-то легко будет штурману наведения снова нацелить меня.

Быстрее сблизиться — это было главным сейчас.

Наконец в кабине вспыхнула лампочка «Захват». Я перевел взгляд на отражатель прицела и увидел среди плывших облаков из помех искусственное изображение цели. Огненная «птичка» была значительно выше центральной марки прицела.

Плавно орудуя ручкой управления и педалями, я стал загонять ее на середину отражателя. Чтобы не наскочить в облаках на самолет, летевший за целью уменьшил скорость сближения, а немного погодя сравнял скорости.

Я уже хотел нажать кнопку фотопулемета — зафиксировать на пленке отраженный на прицеле импульс, но в это время меня словно кто схватил за шиворот, обвил щупальцами все тело, норовя вытащить из кабины. Обжатые высотным костюмом, ноги и руки стали мгновенно помимо моей воли выпрямляться и, только мускульным усилием удавалось удержать их на месте, а кислородная маска потянула голову кверху, будто хотела оторвать ее от шейных позвонков.

Кислород ринулся в легкие под большим напором, и если бы не костюм — этот резиновый спрут, оказывавший на поверхность туловища противодавление, — то они тотчас же растянулись бы, и я вряд ли сумел выдохнуть из них воздух. Только теперь я смог по достоинству оценить высотный костюм, который стеснял движения на земле и мешал в благоприятных условиях полета. Теперь он был моим спасителем.

Но, растерявшись в первую секунду, я дал ручку от себя, самолет клюнул носом, и цель вышла из режима захвата. Первая атака со всеми ее преимуществами была сорвана, мой самолет по-прежнему окутывала непроницаемая белая пелена. Даже гудение турбин за спиной казалось в этой «вате» глухим и ворчливым.

В разгерметизированной кабине я не мог находиться на высоте, так как повышенное давление, созданное костюмом, не обеспечивало достаточной вентиляции легких, акт дыхания был нарушен, одновременно с этим произошло и нарушение циркуляции крови.

Правила по эксплуатации высотного костюма предписывали мне немедленно снизиться на безопасную высоту. Но сделать так — значит упустить цель, которую мне с таким трудом удалось найти в этом безбрежном океане, пока она, как маленький светлячок, горела у края обзорного экрана.

Ведь сейчас проходят летно-тактические учения, и мы не должны допускать условностей и упрощений. Об этом столько говорилось на комсомольском собрании, посвященном ЛТУ, критиковались летчики, которые не проявляли упорства, решительности и инициативы в сложных положениях полета, действовали по подсказкам, были механическими исполнителями команд.

А воздушная обстановка на учениях сложилась трудной. Полк отражал налеты бомбардировщиков, идущих на разных высотах. Скоростные маневрирующие цели появлялись сразу с нескольких направлений, где группами, а где в одиночку.

На этот раз по тревоге была поднята целая эскадрилья всепогодных перехватчиков. И сейчас наши летчики уже вступили в этот необычный по трудности поединок.

«Если я не перехвачу цель на заданном рубеже, тогда она пройдет к важному государственному объекту и сбросит атомную или водородную бомбу», — пронеслось в моей голове.

Так неужели же мне нужно думать сейчас о том, что у меня нарушены акт дыхания и циркуляция крови? Да хоть бы то и другое прекратилось совсем, а я должен перехватить цель, как это делали наши старшие товарищи в Отечественную войну и как делают сейчас.

Дышать все-таки было нелегко. Я мельком взглянул на приборы кислородного оборудования. Индикатор потока теперь уже не хлопал белыми веками, отсчитывая мои вдохи и выдохи, а испуганно таращил из-под приборной доски недремлющее око — давление кислорода в корпусе прибора было повышенным, я дышал принудительно.

Снова загорелась лампочка «Захват».

Сблизившись на дистанцию открытия огня, я плавно подвел «птичку» к центральной марке и включил фотопулемет.

Для верности дал две очереди и перевел самолет в крутое пикирование. Надо было скорее выбраться из опасной зоны, из этой дьявольской «торричеллиевой пустоты». Я падал вниз камнем. Знакомое чувство невесомости помогало мне справиться с объятиями резинового спрута. Я падал утомительно долго — высотомер отсчитывал километр за километром; щупальца костюма постепенно расслаблялись — я приближался к безопасной высоте. Чтобы не заложило уши при резком переходе давления, я что-то кричал во все горло.

— Установите радиосвязь с руководителем полетов и идите домой, — приказал командир полка, когда я связался по радио с КП. — Будете садиться на зараженный аэродром.

Час от часу не легче!

Я только теперь почувствовал, как устал, занемели сжатые костюмом руки, ноги и спина, набухли веки, а из глаз текли слезы.

Я все еще ничего не видел вокруг, кроме вязких белесых облаков, обступивших меня со всех сторон, и стрелки высотомера, которая быстро «раскручивалась», показывая снижение.

Облака тянулись до самого аэродрома и закрывали его со всех сторон. Об этом мне сообщил руководитель полетов.

— Садиться будете по системе, — сказал он, а спустя несколько минут в своих наушниках я услышал голос оператора с диспетчерского пункта. Он попросил меня сообщить высоту.

Когда до аэродрома осталось тридцать километров и мой самолет был засечен операторами посадочного локатора, со мной связался по радио сам руководитель посадки старший лейтенант Веденеев. Он то и дело сообщал мне курс и угол снижения, и все это удивительно спокойно, четким уставным языком, — теперь у экранов сидел уже не новичок, а умудренный опытом специалист.

Загорелась сигнальная лампочка на приборной доске, а за сиденьем зазвенел звонок — я пролетел над дальним приводом, установленным на линии посадки в нескольких километрах от аэродрома.

— Проверьте щитки и шасси, — предупредил руководитель посадки.

То и другое я уже выпустил и теперь снижался к посадочной полосе, которую совершенно не видел. Мне казалось, я проваливаюсь в бездонную яму, заполненную липкой белой массой.

— До полосы осталось два километра, — сообщил руководитель.

— Понял, — ответил я и вдруг увидел землю. Она стояла стеной. И я летел к ней с каким-то диким креном, точно хотел сбить плоскостью прилепившиеся к полосе автомашины с выкрашенными мелом колесами. С высоты вся система слепой посадки была похожа на несколько детских кубиков, стоявших на катушках из-под ниток.

Только огромным усилием воли я заставил себя не шевельнуть пальцем для того, чтобы исправить положение. Я знал: если «расползутся» стрелки, их уже не легко будет «собрать в кучку». Я смотрел на авиагоризонт. Я заставлял себя верить ему, а не своим ощущениям.

Снова загорелась лампочка, и снова зазвенел звонок — я проходил над ближним приводом.