Перехватчики - Страница 84

Убедившись в устойчивом захвате цели, я перенес взгляд на отражатель прицела. Теперь плавными движениями я должен установить искусственное изображение цели в центре отражателя прицела и еще немножко сблизиться.

Уравняв скорости, я дал две очереди из фотопулемета.

Потом вышел из атаки, отстал немного, но продолжал удерживать отметку цели на экране локатора.

По заданию я должен был выполнить еще одну атаку.

И вот опять начал сближаться. Теперь цель начала выполнять маневр в вертикальной плоскости. Она то поднималась, то опускалась, словно на громадных волнах.

Сближаясь с противником, я вдруг почувствовал, как падает тяга двигателей, и быстро посмотрел на прибор, показывавший температуру выходящих газов. Она росла прямо на глазах.

Что это? Неужели обледенение? Об этом грозном для летчиков явлении я знал только по рассказам товарищей и из книг. А сам если иногда и включал противообледенительное устройство самолета для очистки переднего остекления фонаря кабины перед встречей с противником, то исключительно с учебной целью. Мне даже показалось, что уже ослабло действие рулей, а устойчивость самолета несколько ухудшилась. На мгновение я включил свет в кабине и увидел, как лобовое бронестекло снизу покрылось белым слоем инея. Его-то нетрудно было убрать, но ведь такие же наросты, наверно, появились и на подвесных баках, и на передней кромке крыла, раз стала подниматься температура.

Нужно было немедленно выйти из зоны обледенения за облака или под облака.

Но вдруг я увидел мысленно реактивные снаряды, привезенные сегодня вечером на линию предварительного старта. Тогда нам еще не было известно, какую объявили тревогу, учебную или настоящую. Могло случиться, что их бы подвесили на мой самолет, и теперь я летел бы на перехват настоящего противника, вторгшегося в пределы нашей земли.

Как бы я поступил в данной ситуации? Стал бы выходить из зоны обледенения или продолжал бы сближение с обнаруженным врагом?

Конечно, я продолжал бы преследовать врага!

«Значит, и сейчас надо поступить таким же образом», — решил я. Ну а если уменьшится подъемная сила и увеличится лобовое сопротивление? Если тяга станет совсем маленькой или даже произойдет полная остановка двигателей?

Я потянул ручку на себя, и самолет стал забираться вверх: надо было выходить из игры.

А надо ли? Неужели больше ничего нельзя сделать? Самолет неожиданно вынырнул из облаков. Надо мной было черное небо, усыпанное мириадами звезд. Звезды как в зеркале отражались в лежавших надо мной облаках, и мне стало казаться, что я мчусь в межзвездной пыли уже очень давно и моя старая добрая Земля затерялась где-то далеко среди других миров.

Даже страшно стало. И за себя, и за будущих космонавтов.

«Только бы не появились иллюзии», — подумал я.

Температура газов стала постепенно понижаться, а тяга возрастать. Я вышел из зоны обледенения, но продолжал лететь с теми же курсом и скоростью, что и цель. Я решил атаковать ее несколько позднее, ведь за одну-минуту я и цель покрывали расстояние в несколько десятков километров. А там дальше условий для обледенения могло и не быть.

Прошла еще одна минута, потом вторая, третья… «Подожду пару минут и буду спускаться», — решил я. Больше я все равно не смог бы выдержать.

И вдруг… Сколько этих «вдруг» бывает у летчика в каждом полете! Мне стало казаться, что самолет помимо моего желания сильно накренился и я стал сидеть совсем боком.

Что-то случилось с управлением? Я осторожно дал обратную ногу, но крен только усилился.

Иллюзии! Неужели иллюзии? Я выровнял педали и посмотрел на авиагоризонт, потом на другие приборы, по которым можно было судить о пространственном положении самолета. Они показывали, что самолет летел прямо.

Вот оно! Чем больше летчик боится и ждет этих необычных условий полета, тем скорее они приходят.

«Спокойнее, старший лейтенант, — приказал я себе, не отрывая взгляда от авиагоризонта и вариометра. — Забудь о своих ощущениях, верь приборам, и только им. Иначе ты только углубишь иллюзию, сделаешь ее трудноустранимой. И тогда тебе уже несдобровать».

Каким-то краем мысли подумалось: «Вот что значит не отдохнуть перед полетом. Прав был Александрович, потребовав от летчиков строгого соблюдения предполетного режима. Вот почему Истомин отпустил нас сегодня после обеда отдыхать, а мы не послушались, решили позаниматься на тренажере».

Припомнились записи из дневника Кобадзе. Капитан подробно описывал иллюзорные ощущения при полетах в сложных условиях и то, что он делал, чтобы освободиться от иллюзий. Отвлекал себя разговором с руководителем полетов или с ведомым, громко пел, тряс головой, напрягал мышцы рук и ног, наклонялся вперед.

По заданию я ни с кем не имел права разговаривать до конца перехвата. Тогда я изменил положение тела, энергично замотал головой, сказал себе: «Я верю только приборам и спокоен за их работу. Мне нечего бояться».

И тут случилось чудо: иллюзия пропала.

«Спасибо тебе, верный друг! — обратился я мысленно к Кобадзе. — Ты всегда с нами, учишь нас. Мы еще не раз придем к тебе за помощью. И верим, ты поможешь, выручишь из беды».

Я посмотрел на часы. На борьбу с иллюзией ушло две минуты, а мне показалось, что прошла целая вечность.

Пора снижаться — я плавно отдал ручку от себя и так летел, пока стрелка высотомера не коснулась индекса. Теперь я снова был в облаках и шел на одной высоте с целью. Табло показало, что расстояние до нее оставалось прежним.

Я включил форсаж. В кабине и на плоскостях заиграли переливы огня — это были отсветы от раскаленной газовой струи, вылетавшей из сопла на несколько метров. Даже облака с боков, казалось, горели, подожженные этим необыкновенным факелом. Когда я впервые включил ночью форсаж, то думал, что вспыхнул самолет. Теперь для меня это было привычно. А облака достаточно хорошо скрывали от противника огненный след.

Я чуть довернул вправо и тотчас же снова увидел на экране поискового локатора знакомый всплеск — это и был «чужой» самолет. Начал немедлено сближаться с ним. Спустя несколько секунд лампочка просигналила «захват». Я перевел взгляд на отражатель прицела. Слегка взял ручку управления самолетом на себя, чтобы совместить центральную точку с искусственным изображением цели на прицеле. Наконец мне это удалось, и я открыл по «противнику» огонь.

Через двадцать минут я уже пробил облака вниз и вышел к аэродрому — маленькому расплывчатому островку света среди черного океана лесов.

Двумя длинными цепочками протянулись вдоль полосы посадочные огни, между ними мне нужно было приземлиться. Потом одна цепочка пропала, словно ее смыло дождем, и я уже не знал, с какой стороны от огней посадочная полоса. Я с нетерпением ждал, когда включат прожекторы, но, видно, было еще рано.

А вдруг они не загорятся совсем или загорятся слишком поздно? Тогда мне нелегко будет сделать расчет на посадку. Скольжение ночью для уточнения расчета на посадку запрещалось. Запрещалось при дожде пользоваться бортовой посадочной фарой, потому что перед глазами возникнул бы световой экран, а это могло бы привести к потере пространственного положения.

«Ну давайте же луч!» — мысленно обращался я к руководителю полетов, планируя к земле.

И он точно услышал мой внутренний голос. Прожекторы вспыхнули, а за ними вспыхнула и вторая цепочка посадочных огней. Теперь я уже мог не бояться, что окажусь в стороне от оси посадочной полосы и неверно направлю свой взгляд во время приземления. Сразу же начал выравнивание самолета и скоро коснулся основными колесами полосы.

Посадочные огни по бокам были для меня хорошим ориентиром при пробеге.

Мой самолет тотчас же отбуксировали на стоянку. Другие летчики еще не прилетели с задания. Сняв с потного тела высотный костюм, я забрался в кабину дежурной машины и стал поджидать товарищей.

Со стороны ночные полеты казались движением и мельканием разноцветных огней: на рулежной дорожке, на взлетно-посадочной полосе, в воздухе. Здесь были и мягкий рассеянный свет от подфарников тягачей, и радужные навигационные огоньки самолетов, мигания сигнальной лампочки на СКП «Дать луч!» и вслед за ней ослепительные всполохи посадочных прожекторов.