Переходы - Страница 69
Незадолго до Рождества тысяча девятьсот двадцатого года я заметила Ренана в толпе на рынке Сен-Кантэн. Взгляды наши ненадолго пересеклись, потом мне удалось скрыться. По счастью, покупателей по случаю Рождества была уйма, и мне удалось ускользнуть — нагнать меня он не смог. На этот рынок я ходила за покупками с самого дня побега из лечебницы, зная, что Ренан покупает провизию для Артопулоса и Бодлеровского общества на рынке на площади Мобера на другом берегу Сены. Я много месяцев не могла оправиться от потрясения. Была уверена, что Ренан пришел специально и разыскивал меня. С тех пор я на Сен-Кантэн больше не появлялась.
Кроме прочего, меня мучил страх, что я подвергаю опасности и тех, кто мне близок; поэтому решила расстаться с семейством, в котором жила, и исчезнуть окончательно. Перешла на подпольное существование — так и до меня жили многие поколения парижских парий. Более двадцати детдомом мне служили лабиринты каменоломен, канализационных труб, туннелей и катакомб под городом — иной Париж, отражение того, что сверху. Войти в эти подземелья несложно: нужно лишь обзавестись ремнем с пряжкой, с помощью которой можно поднимать решетки над спусками, а также картой лабиринта древних известняковых каменоломен и заброшенных туннелей метро. Тут сухо, просторно и довольно тепло — отличные места для жизни. Я обитала в нескольких, всякий раз снимаясь с места, когда убежище мое обнаруживали другие подземные обитатели или когда наверху начиналось строительство и жить делалось небезопасно.
Следующие несколько лет я провела в каменоломне под Монпарнасским кладбищем — выпускная решетка находилась совсем рядом со склепом Бодлеровского общества. В каменоломню вела железная лестница. Каждый день ближе к закрытию я приходила постоять у могилы Бодлера, пока сторож не начинал свистеть в свисток. Стояла я там и когда мы встретились. Убедившись, что меня не видят, я спряталась между надгробиями и выждала, пока сторож запер все ворота и вернулся в сторожку. Удостоверившись, что осталась одна, я вытащила пряжку, подняла решетку и проскользнула к себе. За стенами кладбища были и другие решетки, я порой пользовалась одной из них, если по той или иной причине не была уверена, что на кладбище одна, но они выходили на улицы, ими можно было пользоваться лишь глухой ночью, да и тогда, поскольку вокруг бродили бездомные и подметальщики, я каждый раз рисковала.
Самым, безусловно, радостным событием этой моей жизни стала новая встреча с тобой, Коаху, и наша новая любовь. Я никогда не теряла надежды, что мы так или иначе сумеем воссоединиться. Я никогда не утрачивала веры, что твои кошмары так или иначе приведут тебя ко мне. Я дожидалась, точно паук в темном углу. И моя вера в тебя себя оправдала. Ты вернулся ко мне, пусть и сам того не ведая. Некая часть твоей души выискивала меня — ведь больше такое объяснить решительно нечем. И хотя с этими твоими очечками и смешными усами ты выглядишь совсем иначе, дух Коаху в тебе живет, как прежде.
Все это время я пристально следила за Артопулосом и Бодлеровским обществом. Целыми днями бродила по лавкам книготорговцев и букинистов, жадно ловя все книжные сплетни: в них всегда хватает скандалов и заговоров; а когда погода портилась, усаживалась в библиотеке и просматривала газеты и журналы, изучала каталоги аукционов и штудировала ежегодник «Бюллетень Бодлеровского общества». Через несколько лет после окончания войны мимо меня не прошла новость о смерти книготорговца, который якобы намеревался продать рукопись неопубликованного рассказа Бодлера, озаглавленного «Воспитание чудовища». Прочитав, что убийца вырезал ему глаза, я тут же определила имя преступника. Сам ли Артопулос совершил убийство или чужими руками, роли не играло. То было зашифрованное послание мне. «Я здесь, — сообщало мне мною же созданное чудовище. — Приходи, поймай, если отважишься».
О смерти Артопулоса я узнала из газет в следующем, тысяча девятьсот двадцать третьем году. Его тоже похоронили в склепе Бодлеровского общества, хотя на сей раз у меня и мысли не возникло явиться на похороны. Я не сомневалась, что до смерти он совершил переход, так что для меня не стало сюрпризом, когда немного позже я выяснила, что пост президента Общества заняла Габриэль Шанель, несмотря на то что вступила в него совсем недавно. Мне долго пришлось ждать подтверждения того, что он действительно перешел в ее тело, почти десятилетие, но все прояснилось, когда в Венсенском лесу был обнаружен труп одного бельгийского промышленника с вырезанными глазами. Он был собирателем книг и приехал в Париж приобрести ранее неизвестную рукопись Бодлера. Я знала, что в теле этой женщины живет душа Жубера — и Жубер продолжает меня преследовать.
Жизнь я нынче веду тихую. Предпочитаю тьму свету, ночь дню, подземелья земной поверхности. Знакомств избегаю, у меня есть единственный друг — тот певец, которого ты видел в «Шахерезаде». Сама я работаю там подавальщицей. Ни в одной из предыдущих жизней не была я так одинока. Иноща смотрю, как мимо проходят люди, и мечтаю жить, как они, — с твердой уверенностью в собственной смертности.
После последнего перехода меня как никогда раньше одолевают воспоминания. Всякое место напоминает о другом или о себе же, но в иные времена, или о нескольких местах сразу. Каждый запах приводит на ум другие запахи, каждая мелодия — другие песни. Вкус любого питья, любой пищи немедленно переносит в иные времена и земли. Слово, лицо, птичья трель, облачко — и я падаю в иные миры. Возможно, у памяти есть естественные пределы, достигнув которых она уже не в состоянии нести бремя всех былых воспоминаний.
Порой мне хочется стать такой, как ты, Коаху. Вот бы и я обладала способностью забывать. Я живу в седьмом своем теле. Надеюсь, оно станет последним. Каждый переход добавляет воспоминаний за целую жизнь к и без того непосильному грузу. Жубер в теле Шанель проживает шестую свою жизнь, ты проживаешь пятую, но его подпитывает ярость, тебя — забвение. Мне в помощь лишь одно: чувство вины. Я потеряла всякое стремление к новому переходу. Все прожитые мною жизни, не говоря уж о сотнях, а может, и тысячах переходов, которые я совершила в теле Бальтазара, все же берут свое. Я постоянно испытываю изнеможение. Возможно, поспособствовал этому и характер Мадлен — ее фатализм, который я заметила еще до перехода.
Я снова и снова задаюсь вопросом, почему до сих пор жива. Гордиться мне нечем. Я воровка. Я совершила зло. Попыталась загладить вину, загладить которую невозможно. В результате стало только хуже. Мир, из которого мы с тобой пришли, исчез безвозвратно, его уже не вернуть. Не совершай перехода без обратного перехода. Я часто об этом думаю. Мысль эта терзает меня днем и ночью. Возможно, мир и не погибнет в одночасье, это будет происходить медленно, неприметно, в виде цепочки на первый взгляд малозначительных событий, на протяжении множества поколений.
Если бы не Жубер, я ушла бы из жизни уже давно: я рада буду окончательному избавлению после того, как обрету уверенность, что ни он, ни его поступки больше никому не причинят вреда. Я давно уже лелею мечту о смерти.
Всякий раз, когда где-то обнаруживают труп с вырезанными глазами, я знаю, что это он: он дразнит меня, распаляет во мне чувство вины, заманивает, вызывает на новую встречу. Ты, конечно же, мой возлюбленный, он же — моя судьба. Я его создатель, а значит, я в ответе и за него, и за все его бесчеловечные поступки. Но теперь я повстречала тебя, теперь ты знаешь все, что знать должен, теперь ты все это записал — возможно, история моя наконец-то подходит к концу. Возможно, ты возьмешь на себя наследие нашего греха, совершенного столько жизней назад. Шанель пока не знает о твоем существовании.
Не знает на верняка, жив ты или нет. Но если выяснит, захочет тебя погубить, как хочет погубить и меня.
Рукопись сейчас в твоих руках, но одного этого мало. Ты должен написать свою собственную историю — историю нашей встречи на кладбище и всего, что было потом. Ты должен предать бумаге и мою историю, историю моих семи жизней. Добавь все это к повести, которую ты написал как Шарль Бодлер. Истинное сказание об альбатросе — это совокупность всех этих историй. Они нас объединяют. Держи их под рукой, чтобы после следующего перехода увидеть раньше всего прочего. Только это и позволит тебе потом не восстанавливать свою истинную сущность целую жизнь, мучаясь кошмарами. Пусть эти истории служат тебе проводниками.