Передел - Страница 37

Вальтер, дурак и фигляр, стоял рядом с Паулиной и разрисовывал список галочками. Кто все эти люди? Время от времени Паулина рассказывала Хьюберту о заслуживающих доверия новичках, но он и не думал, что их наберется так много. Два американских искусствоведа, очень богатых и воспитанных. Девушка из Рима, «моя лучшая подруга». И еще одна, «подруга моей подруги, любовница Майкла Редклифа». Этого Хьюберту было достаточно. Но откуда взялись все остальные? Большинство из собравшихся он видел впервые в жизни.

Из дома показался еще один человек в одеянии, неуловимо напоминающим тогу. Облачение на бочкообразной фигуре пришельца смотрелось старой занавеской. Это был адвокат Массимо де Вита. Он согласился делать синхронный перевод церемонии на итальянский язык, чтобы порадовать итальянских братьев и сестер.

– Друзья, – сказал Хьюберт, воздев руки к небу, и Массимо возвестил: «Amici». – Друзья, – повторил Хьюберт, – братья и сестры природы. Как я уже сказал, я потомок Дианы и Аполлона, богов древней религии, история которой простирается от самого начала времен, когда века казались краткими минутами пред лицом вечности.

Массимо старательно переводил. Хьюберт говорил медленно, без обычной магнетической убежденности – он все еще сердился на Паулину Фин, та вывела его из равновесия.

– Диана, – продолжал Мэлиндейн, – богиня дикой природы, старше любого из людей. Она сражалась на полях Трои, ее оскорбляла завистливая мачеха, которая, как пишет Гомер, отняла у нее колчан и ударила им падчерицу. Но такова была харизма Дианы-воительницы, девственной богини, защитницы природы, что она не стала мстить, а решила уйти в Италию, сменить имя и поселиться в роще у озера Неми. В Греции ее звали Артемидой, и здесь, недалеко от холма, на котором мы собрались, есть гора Артемиды. Там, прямо под нами, расположено святилище Дианы, моей прародительницы, разграбленное и разрушенное… – И Массимо самоотречение повторял: «Diana, la mia antenatal, rapita e saccheggiata…»

Вдруг раздался решительный женский голос:

– Я хочу говорить!

Хьюберт вздрогнул и повернулся на звук. Облаченный в тогу адвокат тоже удивился, но взял себя в руки. Он решил, что все спланировано заранее, потому что голос принадлежал Паулине, и послушно продолжил переводить: «…addresso vengo testimoniare…»

– Что это за помеха? – спросил Хьюберт. Все обернулись к Паулине.

– Cos'e questo disturbo? – перевел в микрофон Массимо, лихорадочно всматриваясь в Хьюберта в ожидании знака, что ему делать. Не дождавшись, он посмотрел на Паулину, впервые увидел ее нелепый костюм и уверился, что все спланировано как диалог, театральное действо, чтобы оживить церемонию: Хьюберт часто говорил, что для успеха Братства это необходимо.

– Мисс Фин, – прорычал Хьюберт, – вы понимаете, что находитесь в церкви?

Массимо продолжал переводить.

Паулина взобралась к алтарю и выхватила у Хьюберта микрофон.

– Я имею право цитировать Писание и хочу зачитать отрывок из Нового Завета.

Отец Катберт заерзал на лавочке, а его вечный спутник Джерард понимающе улыбнулся. Остальные начали перешептываться, но смолкли, когда прогремел голос Паулины:

– Первое послание к Тимофею, глава первая, стихи четвертый и пятый: «Отходя в Македонию, я просил тебя пребыть в Ефесе и увещевать некоторых, чтобы они не учили иному и не занимались баснями и родословиями бесконечными, которые производят больше споры, нежели Божие назидание в вере».

Пока Паулина настраивала микрофон, собравшиеся молчали, понимая, что следующее мудрое изречение не заставит себя ждать. Только Катберт Плейс с горящими глазами повернулся что-то шепнуть Джерарду. Хьюберт, решив подавить бунт на корабле, попытался отнять микрофон. Но Паулина держала его крепко. В ужасе при мысли о том, что она может наговорить, Хьюберт взмахнул рукой, будто решил помочь поправить микрофон. Затем он положил ладонь Паулине на плечо, чтобы все выглядело частью службы. Паулина с недоверием покосилась на Мэлиндейна.

Тем временем Массимо до сих пор подбирал слова. Цитата Паулины была для него слишком сложной.

– Продолжайте, – великодушно разрешил Хьюберт.

Среди прочих на собрании присутствовали двое молодых людей, которых приманила сплетня, будто придет Мэгги, с которой они были шапочно знакомы. Один когда-то работал у нее шофером, а второй был художником, которого рекомендовал Коко де Рено. (Художник написал дурные портреты Мэгги и Мэри за очень большие деньги.) Они сидели в первом ряду. Перед тем как приехать в Неми, им сделали бесплатно пробный укол нового наркотика. Благодаря тому, что творилось на сцене, оба молодых человека решили, что наркотик лучший из тех, что они пробовали, и, глядя, как Массимо трясется над микрофоном, принялись ритмично аплодировать.

Паулина опомнилась от неожиданной вседозволенности и собралась с силами, чтобы продолжать. Как только Хьюберт водрузил руку на ее плечо, ярость в голосе сменилась робостью:

– Я просто хотела сказать, что эти слова апостола Павла относятся к Артемиде, Диане Эфесской. Там, в Эфесе, существовал культ Дианы, именно это меня вдохновило. Если вы помните Деяния апостолов, думаю, я смогу найти это место…

Она принялась лихорадочно листать страницы, а ритмичные аплодисменты становились громче. Вскоре хлопали почти все. Паулина окончательно запуталась, но тут отец Катберт харизматично поднялся и подсказал:

– Глава девятнадцать.

– Деяния апостолов, глава девятнадцать, – торопливо произнесла Паулина, перелистывая страницы. Побежденного Хьюберта, вынужденного держать руку у нее на плече, опалила жгучая ненависть.

– Читайте, – приказал он, и иезуиты обменялись радостными взглядами.

– Он на удивление веротерпим, правда? – шепнул отец Катберт.

Аплодисменты начали стихать, и часть собрания принялась раскачиваться. Паулина приободрилась и стала читать, водя пальцем по строкам:

– «Ибо некто серебряник, именем Димитрий, делавший серебряные храмы Артемиды и доставляющий художникам немалую прибыль, собрав их и других подобных ремесленников, сказал: друзья! вы знаете, что от этого ремесла зависит благосостояние наше»…

– Piano, piano! – взмолился Массимо. – Мисс, читайте медленнее, я за вами не успеваю.

Паулина принялась менять ритм, сбиваться и поправляться. Это продолжалось, пока она не навострилась читать ровно в два раза медленнее.

– Смелее! – рявкнул Хьюберт. – Читайте до конца!

– …«Между тем вы видите и слышите, что не только в Ефесе, но почти во всей Асии этот Павел своими убеждениями совратил немалое число людей, говоря, что делаемые руками человеческими не суть боги. А это нам угрожает тем, что не только ремесло наше придет в презрение, но и храм великой богини Артемиды ничего не будет значить, и ниспровергнется величие той, которую почитает вся Асия и вселенная. Выслушав это, они наполнились ярости и стали кричать, говоря: велика Артемида Ефесская!»

– Хватит, хватит, – сказал Хьюберт, забирая микрофон.

Массимо окончательно запутался, впрочем, как и большинство присутствовавших. Он пропустил все, что не успел перевести, и закончил:

– Basta, basta! Evviva la Artemis d'Efeso!

Хьюберт обернулся к Паулине, которая перестала понимать, что он задумал, и ритуально расцеловал ее в обе щеки. Затем он жестом показал, что она может идти, и под громогласные аплодисменты Паулина спустилась в публику, которая уже взгромоздилась на скамейки.

– И я говорю вам, – проникновенно произнес Хьюберт, – что Артемида Эфесская пришла в Неми и здесь стала нашей покровительницей! Велика Диана Немийская!

– Диана Немийская! – крикнул кто-то из толпы, что вдохновило Вальтера ударить по струнам гитары. Вскоре все запели: «Диана Немийская! Диана Немийская!» Скамейки опустели, собравшиеся в исступлении кричали, танцевали, хлопали в ладоши. Хьюберт наблюдал за хаосом с мрачным удовлетворением, довольный тем, что никто, похоже, не понял истинного смысла цитаты. Он улыбался. Наконец Мэлиндейн опустился на трон, все еще улыбаясь. Паулина танцевала и пела вместе со всеми, в экстазе думая, что снова в милости у Хьюберта, и даже не поняв, что он обратил ее предательство себе на пользу.