Перед бурей - Страница 97
И вот "сибиряки" понемногу начинают "проявлять" себя. Границы Сибири закрываются для беженцев из прифронтовой полосы: пусть они переполняют города, где правят "учредители". Грузы с продовольствием, заказанным последними у сибирских кооперативов, задерживаются: Сибирь не должна вывозить, всё это нужно "ей самой".
С территорией Учредительного Собрания начинается настоящая таможенная война. "Учредительские" войска захватили в Казани золотой фонд; отныне у сибирского правительства разгораются на него глаза и зубы и начинается шантажная тактика; пока этот фонд не будет передан в "безопасную" Сибирь, ни о чем сибиряки не желают и разговаривать. Наконец, и этого мало: сибирские отряды начинают "оккупировать" и "присоединять" к Сибири целые города и округа (Челябинск, частью Екатеринбург) из территории Учредительного Собрания...
После Уфимского Совещания, естественно, открылась эпоха "борьбы за Директорию". В этом отношении и приобретал особенную важность вопрос о резиденции ее. Кучка честолюбцев, прикрывшаяся лозунгами "сибирского областничества" и быстро обросшая разными политическими и военными неудачниками, озлобленными на демократию беженцами гражданской смуты, делала всё возможное и невозможное, чтобы перетянуть Директорию в Омск.
Среди главных городов до-байкальской Сибири город этот занимал особое положение. Его конкурентами были - Томск с его университетом, центр научно-культурный, облюбованный естественно для своей резиденции Областною Думою - зародышем сибирского парламента, - и Иркутск, большой промышленный центр, с обширными рабочими предместьями, авангардный город всех сибирских общественно-политических движений.
В отличие от них Омск был центром административным и торговым; здесь служили Карьере и Барышу. В эпоху после изгнания большевиков Омск стал обетованною землею для ищущей применения своим силам пестрой толпы беглецов. Город был набит "до отказу" офицерами, деклассированной "чернью высшего класса", создавшей спертую атмосферу лихорадочной борьбы разочарованных честолюбий, горечи обманутых надежд, атмосферу схваток, взаимных интриг и подвохов разных категорий и камарилий и карьеристских потуг непризнанных гениев, у каждого из которых был свой план спасения и даже "воскрешения" России, плюс неутолимая жажда выкарабкаться выше всех.
Здесь потерпевшие от большевиков спешили вознаградить себя за лишения, здесь шел "пир во время чумы", здесь кишмя кишели спекулянты просто вперемежку со спекулянтами политическими, бандиты просто и бандиты официальные, жаждущие денег и чинов и готовые в обмен за них вознести как можно выше своего "патрона". Здесь царили "мексиканские" нравы, здесь неудобные люди исчезали среди бела дня бесследно, похищенные или убитые неизвестно кем. Учредиловцы инстинктивно чувствовали внутреннее отталкивание от города-ловушки и в качестве компромисса готовы были идти на полукадетский Екатеринбург, куда и начал уже перебираться съезд членов Учредительного Собрания в расчете на непосредственное соседство Директории.
Выбор Директорией Екатеринбурга или Челябинска с их непосредственным окружением заводских центров имел бы еще смысл при намерении опереться на левую демократию, на рабоче-крестьянскую массу, и на союзных с ними чешских национальных революционеров. Но как раз этого намерения и не было. И Авксентьев с Зензиновым, от которых в этот момент зависело решение, после некоторых колебаний, дали свое согласие на Омск.
В Центральном Комитете все считали этот шаг легкомысленным "прыжком в неизвестность", а большинство считало его просто роковым, отдающим Директорию в плен. Идея переворота справа уже носилась в воздухе.
Центральный Комитет ПСР получил сведения, что в видах централизации власти Директория решила объявить распущенными все областные правительства.
Это означало умерщвление "Комуча", а также конец трех других, равно глубоко-народных демократических, лево настроенных башкирского, киргизского и формировавшегося туркестанского правительств, а затем и кадетского Екатеринбургского.
Что же касается сибирского правительства, то его формальная ликвидация на деле оказывалась лишь "деноминацией", и при том с крупным повышением: оно становилось "деловым министерством" при Директории, которая, таким образом, "властвовала, но не управляла".
Мало того: т.н. административный совет сибирского правительства, из которого исходили все интриги и происки против демократии, из которого вдохновлялись все заговоры, все перевороты и все насилия над левыми членами правительства и который находился в постоянном конфликте с краевым народным представительством - Сибирской Областной Думой, - еще требовал от Директории подтверждения произведенного им самовольного роспуска этой Думы без назначения новых выборов, т. е. насилия над единственным органом народоправства. Директория решила:
Областную Думу собрать, но лишь для того, чтобы уговорить ее "самораспуститься". Скрепя сердце, Дума подчинилась, охладев и разочаровавшись в Директории, утратив заряд энергии, которым обладала, и, рассыпавшись на отдельные людские атомы, недоумевающие и дезориентированные.
Свою оценку общего положения, включая сюда и критику действий Директории, но вместе с напоминанием о долге лояльной поддержки ее в деле исполнения принятых ею в Уфе перед демократией обязательств, и с призывом к всеобщей партийной мобилизации - ЦК изложил в директивном письме к партийным организациям. В основу письма был положен мой проект; но при обсуждении текста его по пунктам, в письмо были введены смягчения, на которые автор не всегда давал согласие. Первоначальный проект отличался большей решительностью выводов и более острой критикой создавшегося политического положения. Ошибки с.-р. фракции Уфимского Совещания также отмечались очень решительно: по решению большинства в этой части проекта были сделаны довольно серьезные сокращения.
Директивное письмо Центрального Комитета не было прокламацией, рассчитанной на публичное распространение. Это был документ для "внутреннего употребления" в пределах организации, подобно многим другим внутрипартийным циркулярам и сообщениям. И если бы внутрипартийные отношения были нормальны, он, вероятно, прошел бы для общественного мнения незамеченным и уж, во всяком случае, не вызвал бы той газетной бури, какая вскоре из-за него поднялась.
После государственного переворота колчаковцев новое "русское правительство" даже в официальном сообщении решилось утверждать, будто "Центральный Комитет партии с.-р. выпустил 22 октября 1918 г. (ст. ст.) прокламацию с открытым призывом к вооруженной борьбе с верховной властью и к созданию партийного с.-р. войска, т. е. нелегальной воинской силы".
Возможно, что опубликование нашего документа несколько ускорило уже вполне подготовленное выступление заговорщиков, желавших предупредить наши приготовления к отпору. И вот, когда собравшийся в Екатеринбурге Съезд членов Учредительного Собрания посылал делегатов в Омск предупредить членов Директории, что они с завязанными глазами, вслепую идут к собственной гибели, - оказалось уже поздно.
По прямому проводу получилась весть, что левые члены Директории 18 ноября (ст. ст.) "неведомо кем" арестованы и "неведомо куда" увезены, а правые "вручили всю полноту власти" военному министру - адмиралу Колчаку.
А этот последний принял титул Всероссийского Верховного Правителя. Без пяти минут-император... Худшие опасения мои и моих единомышленников вдруг стали реальностью. Перед лицом ее смолкли все разногласия. Самые умеренные сторонники компромисса в наших рядах стали после падения Директории решительными революционерами.
Мы выбрали "комитет сопротивления", с неограниченными полномочиями. Первой нашей мерой было восстановление целого ряда предшествовавших Директории местных революционно-демократических правительств, как переехавшее в Уфу Самарское правительство Комитета членов Учредительного Собрания, Башкирское правительство и т. п., незадолго перед тем распущенных близорукой Директорией.