Пепел и золото Акелы - Страница 10
– …С ненаглядной певуньей в стогу ночевал, – повторил задумчиво Пиночет. – А че там дальше будет, не помнишь, Серега? Молчишь? Ладно, проехали. …Вот бы бросить всю жизнь, да с начала начать. К ненаглядной вернуться певунье своей. Только вряд ли… Только что же мне с тобой делать, Серега, как поступить? Может, пытку попробовать, авось расколешься?
Клепа осклабился и отодвинулся от костра. Деловито вытер руки в уксусе прямо о мятые брюки и полез доставать из кармана ножик. Пиночет зафиксировал и это вкрадчивое движение. Но, к сожалению, он слишком хорошо знал Пепла, чтобы поверить в успех пыток. Можно и доиграться, и в финале вместо заветной цепочки цифр получить второй труп в придачу к Акеле.
– Согласись, нежданный друг, эффектно я расположился? – Пиночет решил по-детски похвастаться. – Это тебе не какая-нибудь баня. Это для души. И, главное, ни один лютый враг не додумается здесь меня искать. Враг же – не баран. Опять же, здесь тепло в любое время года. Лепота. Вот только экскурсанты днем болтаются. Впрочем, они – днем, а мы – вечером. Так что практически не пересекаемся. А ты, Клепа, зря вскочил. Не будем мы ремни резать из моего зоновского кореша. Безнадежно это, мы другой ключик к его сердцу подберем.
Клепа покорно вернулся к нанизыванию душистых кусков свинины на шампуры. И эта покорность хоть самую малость, но порадовала вожака. Клепа и Байбак, пусть слабаки, пусть гниль, зато верные, как цуцики, конечно, пока Пиночет в силе. Не то, что приблудные богомольцы, которые по каждому поводу дикий норов дыбят. Пиночету предстояло решить эту непростую головоломку: расколоть Пепла на цифры, удержать в узде сектантов, уйти от всех, кого успел обидеть в этом городе, да еще и уйти красиво, с сектантским золотым запасом.
– А власть не беспокоит? – Пепел, насколько возможно в его ситуации, иронизировал.
Пиночет задумчиво тронул струны. Дальше тянуть не имело смысла, пора было начинать большой развод. Сейчас он кое-что предпримет и, как минимум, выбьет Пепла из душевного равновесия. А потом? А потом начнется спектакль, в котором Пиночет отводит себе роль режиссера. Приценим, насколько из Пепла получится отзывчивый зритель?
– Очень беспокоит. – Пиночет картинно озаботился. – …Только вряд ли узнает Родина-мать одного из пропа-а-авших своих сыновей! Так меня наша власть беспокоит, даже кушать не могу. Глупые все какие-то. Истеричные. Живут не по понятиям. Надо бы самому собраться с мыслями, избратся, продепутироваться. Помочь, подсказать, насадить разумное, доброе, вечное... Осадить, кого надо. Упс, кстати, ты сейчас прибалдеешь. То, что Питер – город маленький, наша встреча с тобой лишний раз подтвердила. Но то, что он маленький настолько... даже ты вряд ли ожидал.
Пионочет вальяжно махнул дланью в конец песчаной дорожки, поперек которой сгрузили Пепла. Сергей неловко повернул голову и с чувством сплюнул прилипший к губе песок. По этой самой дорожке, держа в руке секатор[6], к нему приближалась эффектная девчонка в бикини. Смуглянка с иссиня-смоляной ниспадающей до локтей гривой и губами, пухлыми, как черешни. Причем лицо подруги хранило суровую надменность. Причем лицо девчонки было знакомо до микроскопической родинки на персиковой щеке.
– Узнаешь подругу Верку? – Пиночет тренькнул на гитаре свежий аккорд. – У любви, как у пташки крылья! Тарам-тарам-тарарам-там-там! Я, когда вспоминаю ваши отношения, верю в любовь. Зона от таких высоких отношений балдела. А ты забил болт на бабу... Хотя я тебя понимаю. Шлюха она редкостная.
– Ну что, мальчик, соскучился по моим ласкам? – Вероника пнула Пепла ногой и, склонившись, многообещающе пощелкала ножницами в опасной близости от глаз.
После внезапной встречи с Пиночетом и последовавших заморочек Пепел вроде бы удивляться перестал абсолютно всему. Но здесь удивиться пришлось опять и по полной схеме, поскольку наличие под питерскими пальмами фигуристой и не шибко одетой Верки воспринималось как нечто совсем нереальное. Действительно, между ними давным-давно полыхал пожар. Вероника сперва ездила к брату на свиданку, стоит подчеркнуть, к парню, которого Пепел замочил в организованной Пиночетом драке. Потом ездила к Пеплу, а потом Пеплу прибавили срок...
– Пина, у этого мальчика есть штучка, которая мне дорога, как память. Можно, я ее отрежу?
– Если мы с ним не добазаримся, он весь твой. Режь вдоль и поперек. А пока тему обсуждаем, нишкни, шалава. Иди, вон, Байбаку приятное сделай.
Пиончет был сто раз прав насчет тесного для всех города Питера. Особенно этот город был тесен для двоих – Пепла и Пиночета.
Фамилию свою Таныч увидел и услыхал почти одновременно. Над козырьком на фронтоне здания издали угадывалось тысячу раз выцветшее «Продажа соков», а перед дверью бестолковый адепт вещал троим зевакам:
– ...Соков! Не жалейте жизненных соков, ибо каждый день следует завершать, выжав себя насухо, будто день сей последний! И тогда изможденным, но счастливым, вам улыбнется Господь. И имя той улыбке будет – истина.
Таныч Соков вразвалочку подгреб к крайнему из трех зевак и стал умышленно тяжело сопеть тому в затылок. Ведь не надо было ни поганить язык черными словами, ни сворачивать челюсти; было достаточно посопеть в затылок, чтобы через пару секунд человечишка возмущенно оглянулся, а еще через секунду, разглядев недобрую ухмылку Таныча и, авось, запомнив ее на веки вечные, зевака поспешно удалился. Далее, ясное дело, Таныч выжидательно посмотрел в упор на двоих оставшихся зевак. Тем тоже по уши хватило этого замораживающего взгляда, и проповедник остался один на один с Танычем.
– ...Мои неудачи – это тьма, как темная земля, в которую бросают зерно. Вырастет ли зерно, зависит от прихоти природы, я же сам достоин выбирать себе судьбу. Сам в праве выбирать Господа, которому возносить молитвы. Сам должен выбирать, каким зерном, чечевичным или гречневым, следует начинать свой путь просветления, и из какого ростка следует тянуться колосом к истинному солнцу, – заторопился проповедник, будто боясь, что ему не дадут выговориться до конца.
Таныч Соков внимал. Таныч Соков облизывал хмурым взглядом горло проповедника, словно примериваясь.
– …Я могу сто раз споткнуться на пути к свету, но сие меня не огорчит, потому что только червь не спотыкается!
– Слышь, блаженный? – наконец соизволил открыть пасть Таныч. – Разве тебе не объясняли, что проповедовать следует не ближе десяти поворотов от дверей Храма?
– Так вы наш? – обрадовался проповедник, что сегодня не доведется пострадать за веру.
– Свои бьют всегда больнее, – зевнул Таныч и двинул в глубь проходных дворов.
На лавочке вроде бы невзначай обмяк позевывающий мужичок с шустрыми глазками. На движение Таныча мужичок не спохватился – признал своего. Далее путь преградила железная дверь с кодовым замком. Таныч, набирая код, кивнул мужичку и вдвинулся в пропахший бродячими кошками подъезд. Все квартиры здесь принадлежали разным людям. Все жильцы принадлежали к Храму Голубя. Ибо покинул бог человека, устроил всемирный потоп, но дух святой в образе голубя указал путь к вершине Арарата, к истине – во всяком случае, так учили неофитов.
За левой дверью на втором этаже шло богослужение, было слышно, как нестройный хор подпевает:
Напротив, где поселялись вновь прибывшие на берег истины, стояла тишина – то ли вновь обращенных не было, то ли спали после полуночных истязаний. Такая же тишина царила и за третьей дверью на этом этаже. Таныч Соков поднялся на два пролета выше и трижды прижал пальцем звонок с такой торжественностью, будто крестом себя осенял.
Голубь с веткою в клюве –
Это знак для тебя,