Пекарь Ян Маргоул - Страница 27

В 20-е и 30-е годы Прага была самым крупным после Парижа центром белогвардейской эмиграции. Чешское правительство, долгое время отказывавшееся признать Советский Союз де-юре, щедро благотворительствовало различным эмигрантским организациям. Своим романом Ванчура недвусмысленно показывал, что такая политика равнозначна покровительству безумцам. Безумцем выглядит Мегалрогов, ведущий дневник полка, в составе которого лишь два человека — он сам да его денщик. Граничит с безумием наивность и простодушие Вани, слепо верящего в царя и святую Русь. Трагизм и величие событий, развернувшихся в России, отражается в этих гротескных фигурах как бы в перевернутом виде. Трезвые замечания Вани постоянно снижают ложноромантический пафос рассказов полковника. Ваня ровным счетом ничего не помнит о тех «благородных и прекрасных историях», участником которых он был, если верить словам Мегал-рогова. В памяти у него лпшь поражения, зуд от насекомых, стужа да голод. Образ Мегалрогова обретает ироническую окраску и благодаря литературной традиции, на фоне которой он выписан. Комическую тень на него отбрасывают не только барон Мюнхгаузен и Дон Кихот, но и Дон Жуан. Сходную роль играют и русские предшественники Мегалрогова и Вани — Хлестаков и Осин, Чичиков и Петрушка, Обломов и Захар. Впрочем, чешский писатель «сдвигает» то, что кажется ужо знакомым. Мегалрогов как бы соединяет в себе черты Денисова, Анатоля Курагина и Хлестакова, а Ваня наряду с каратаевским фатализмом проявляет постоянную склонность к непокорству и мятежу.

Истинную оценку своих героев Ванчура даст через восприятие тех русских крестьян, которые называют отряд Мегалрогова «войском Ирода». Для того чтобы стать рыцарем современности, нужно находиться в рядах передовых борцов эпохи. Не случайно позднее в рассказе «Гражданин Дон Кихот» (1935) писатель приводит Рыцаря Печального Образа и его оруженосца в стан сражающихся испанских республиканцев.

С появлением Мегалрогова и Вани — этих пощипанных и полинялых залетных птиц — в замке повеяло грозовым воздухом революции. В их рассказах возникают сцены, напоминающие нам страницы «Конармии» Бабеля и «Белой гвардии» Булгакова. В сравнении с тем, что пережито Мегалроговым и Ваней, все заботы и интересы хозяев и гостей замка Отрада кажутся ничтожными и мелочными. Да и чисто по-человечески решительный и не лишенный благородства Мегалрогов и добродушный увалень Ваня многим привлекательнее таких половинчатых и неискренних людей, как новоиспеченный хозяин Отрады Стокласа или его поверенный Пустина.

Впрочем, Мегалрогов, так же как ранее Маргоул, не только конкретный социально-психологический тип, но и общечеловеческий символ. В нем соединяются и то высокое «безумие», которым был так щедро наделен бенешовский пекарь, и безумие вырождающейся аристократии. Он воплощает в себе вечную тягу к романтическому идеалу, величию, благородству, подвигу. И одновременно — внешний блеск и внутреннюю несостоятельность уходящего мира.

Столь же многозначен и гротескный образ Бернарда Сперы — неверного друга и комического соперника Мегалрогова. Недаром в нем объединились черты двух персонажей нереализованного сценария — веселого монаха и чопорного библиотекаря. Но у Сперы по крайней мере десять характеров. Он литер и глуп, добр и коварен, образован и неотесан, честен и лжив. Добрые намерения в его душе постоянно уступают дурным соблазнам. Спера — и народный антипод Мегалрогова, и его пародийная тень, и выразитель авторской точки зрения. Если Ваня — это ванчуровский Санчо Панса, то Спера — ванчуровский Панург.

«Конец старых времен» — сатирическая картина нравов, дающая весьма конкретную характеристику социальных взаимоотношений, в которые вовлечены и старый герцог Пруказский, и главарь аграриев Якуб Льгота, и дельцы современной формации Стокласа и Пустина, и крестьянин Хароусек. Столь же четко различает автор зараженных лакейской психологией старых герцогских слуг, которым настоящий барин Мегалрогов во многом импонирует, и наемных сельскохозяйственных рабочих, в чьих глазах он всего лишь дармоед.

Ванчура любит изображать героев как бы на пороге, перед выходом в путь. В этот момент проверяются их характеры, подлинность и твердость их намерений. Так, простые и цельные натуры — Корнелия и Сюзапн — полны решимости отправиться за избранником своего сердца хоть на край света, но они обольщены не столько реальным Мегалроговым, сколько собственной мечтой о романтическом герое. Вместе с тем писатель противопоставляет эту женскую самоотверженность расчетливой робости Стокласы и Пустины, спеси молодого Льготы. Столь же нерешительной в конце концов оказывается и Мнхаэла. Но уже в оценке се поведения и особенно поведения юных Китти и Марцела обнаруживается двойственность авторской позиции. Ванчура на стороне Марцела, готового вопреки всем доводам рассудка идти за романтической иллюзией, и в то же время он на стороне Китти, разглядевшей за пышной мишурой жалкую сущность Мегалрогова.

Языку романа присущи все особенности ванчуровской прозы, но стилистические крайности здесь приглушены. Речь главных персонажей более индивидуализирована, чем в предыдущих романах Ванчуры: рассказам Мегалрогова свойствен патетический тон, Ване — народное просторечие, а сказовому повествованию Сперы, пародийно отражающему его литературные пристрастия, особую прелесть придает неуловимый оттенок авторской иронии.

«Конец старых времен» — синтез всего предшествующего творчества Ванчуры и вместе с тем начало нового этапа в его художественной эволюции.

Писателя все более привлекают активные, действенные натуры. Это и люди из народа, и представители революционной интеллигенции. Как некогда Майерова и Ольбрахт, он тоже прослеживает путь своих героев в революцию, но рисует его на значительно более широком историческом фоне, охватывающем и Чехию, и Австро-Венгрию в целом, и Россию (сказочная эпопея «Три реки», 1936; незаконченная трилогия «Лошади и повозка»). Ванчура стремится глубже проникнуть в текучий и вечно изменяющийся внутренний мир человека. Среди его учителей теперь можно назвать Бальзака, Толстого и Достоевского. А в незавершенных «Картинах из истории чешского народа», воссоздающих несколько столетий отечественной истории, он соединяет традиционный для чешской литературы жанр исторической хроники с концентрированным действием и драматизмом новеллы и романа.

В годы оккупации Ванчура возглавил подпольный «Национально-революционный комитет интеллигенции». 1 июня 1942 года он был расстрелян. «Убили лучшего чешского писателя», — так кратко определил Иван Ольбрахт размеры утраты, понесенной национальной литературой.

Значение романов Ванчуры в истории этого жанра на чешской почве исключительно велико. Он обогатил выразительные средства и язык отечественной прозы, подняв их на уровень высокой поэзии. И в то же время он неизмеримо расширил тематические рамки чешского романа. В целом его романное творчество уникально по историческому охвату, по многообразию человеческих типов и художественному воспроизведению различных сторон действительности. Многое роднит Ванчуру с Гашеком и Чапеком. Подобно Гашеку, он, опираясь на ренессансную и фольклорную традицию, придал чешскому роману эпический размах и масштабность, вернул ему здоровое народное мироощущение. И, подобно Чапеку, он соединил в романе национальную основу и универсальную философскую глубину. Но если Гашек был юмористом и сатириком, в творчестве Ванчуры мы найдем все формы художественного отражения и оценки жизненного материала — от сатиры и гротеска до лиризма и патетики. Чапек, ставя в своем творчестве глобальные проблемы, с тревогой всматривался в будущее и предостерегал об опасностях, которые таит в себе век высоко развитой техники. Ванчура, создавая летопись прошлого и современности, охватывающую многие века, а порой и судьбы многих государств, посвятил свое творчество поискам подлинной человечности, утверждению новой жизненной гармонии и с высоты этого идеала, в который он включал все гуманистическое наследие европейской культуры, судил свою переходную эпоху.