Педагогическая поэма. Полная версия - Страница 194
А из-за толпы ребят поднялся на цыпочки, показал всем рыжую веснушчатую физиономию Тимка Одарюк, прикрыл глаза вздрагивающими веками, покраснел и сказал:
– Американская точь-в-точь искрила.
– Откуда ты знаешь?
– Я помню, как пускали. И должна искрить, потому вентилятор здесь такой.
Американку давно разобрали на образцы, давно растащили по конструкторским столам.
Не поверили Тимке, снова потащили сверлилку в цех, снова заработали над ней мозги, станки и нервы. В коллективе заметно повысилась температура, в спальнях, в клубах, в классах поселилось беспокойство.
Вокруг Одарюка целая партия сторонников:
– Наши, конечно, дрейфят, потому что первая машинка. А только американки искрят еще больше.
– Нет!
– Искрят!
– Нет!
– Искрят!
И наконец не выдержали наши нервы. Послали в Москву, ахнули поклоном старшим:
– Дайте одну «Блек и Деккер»![272]
Дали.
Привезли американку в коммуну, поставили на пробный стол. Уже не два десятка голов склонились над столом, а над всем цехом склонились триста коммунарских тревог. Побледневший Васька включил ток, затаили дыхание инженеры. И на фоне жужжания машинки неожиданно громко сказал Тимка Одарюк:
– Ну вот, говорил же я…
И в тот же момент поднялся над коммуной облегченный вздох и улетел к небесам, а на его месте закружились торжествующие рожицы и улыбки:
– Тимка правду говорил!
Давно мы забыли об этом взволнованном дне, потому что давно машинки выходят по пятьдесят штук в день и давно перестали искрить, ибо хотя и правду говорил Тимка, но была еще другая правда – в дыхании интеграла и в голове у главного инженера Горбунова:
– Не должна искрить!
Забыли обо всем этом потому, что набежали новые дела, и прожекторы нашей мечты осветили новые площадки неба.
В 1932 году было сказано в коммуне:
– Будем делать «лейки»![273]
Это сказал Броневой[274]. Броневой – чекист, революционер и рабочий, а не инженер, и не оптик, и не фотоконструктор. И другие чекисты, революционеры и большевики, сказали:
– Пусть коммунары делают «лейки»!
Коммунары в эти моменты не волновались:
– «Лейки»? Конечно, будем делать «лейки»!
Но сотни людей, инженеров, оптиков, конструкторов ответили:
– «Лейки»? Что вы! Ха-ха…
И началась новая борьба, сложнейшая советская операция, каких много прошло в эти годы в нашем Отечестве. В этой борьбе тысячи разных дыханий, полетов мысли, полетов на советских самолетах, чертежей, опытов, лабораторной молчаливой литургии, строительной кирпичной пыли и… атак, повторных, еще раз повторенных атак, отчаянно упорных ударов коммунарских рядов в цехах, потрясенных прорывом. А вокруг те же вздохи сомнений, те же прищуренные стекла очков:
– «Лейки»? Мальчики? Линзы с точностью до микрона? Хе-хе!
Но уже пятьсот мальчиков и девчат бросились в мир микронов, в тончайшую паутину точнейших станков, в нежнейшую среду допусков, сферических аберраций и оптических кривых, смеясь, оглянулись на чекистов, на спокойное лицо Броневого:
– Ничего, пацаны, не бойтесь, – сказал Броневой.
– А мы разве боимся? Нет…
Развернулся в коммуне блестящий, красивый завод «ФЭДов», окруженный цветами, асфальтом, фонтанами, настоящий советский завод. «ФЭДы», конечно, не сразу вышли хорошими, и первые потребители наши, конечно, обижались. И тогда снова в последний раз пропищали сомнения:
– Мы же говорили! Как это можно! Беспризорные! Хи-хи.
Но это прошло. На днях коммунары положили на стол наркома[275] десятитысячный «ФЭД», безгрешную изящную машинку.
Много уже прошло, и много уже забывается. Уже не знают коммунары, что это значит, «сучить дратву». Токари, револьверщики, лекальщики до 7-го разряда, мастера, начальники цехов, знающие, образованные люди, они не имеют ни времени, ни свободной души, чтобы вспоминать о дратве, разве из-под какой-нибудь захолустной подворотни отсыревший старосветский потомок олимпийцев вякнет спросонок:
– Э… э… как же это? «ФЭД»! Почему «ФЭД»? А как же политехнизация?
Он даже начинает шуршать какими-то брошюрами, которые сам написал и в которых доказывает, что политехническая школа – это значит полное невежество во всех областях техники. Но никто на него уже не обращает внимания, ибо на него жаль истратить даже баночку далматского порошка.
Давно забылся и первобытный героизм, блатной язык и другие отрыжки. Каждую весну коммунарский рабфак выпускает в вузы десятки студентов, и много десятков их уже подходят к окончанию вуза: будущие инженеры, врачи, историки, геологи, летчики, судостроители, радисты, педагоги, музыканты, актеры, певцы. Каждое лето собирается эта интеллигенция в гости к своим рабочим братьям: токарям, револьверщикам, фрезеровщикам, лекальщикам, и тогда – начинается поход. Ежегодный летний поход – это новая традиция. Много тысяч километров прошли коммунарские колонны, по-прежнему по шести в ряд, как всегда, со знаменем впереди и знаменитым своим оркестром. Прошли Крым, Волгу, Кавказ, побывали в Одессе, Москве, Баку, Тифлисе, много видели, многому научились.
Но и в коммуне, и в летнем походе, на всех исторических ступенях коммуны, в дни, когда «искрит», и в дни, когда тихо плещется трудовая жизнь коммунаров, то и дело выбегает на крыльцо круглоголовый, ясноокий пацан, подымает сигналку к небу и играет короткий сигнал «сбор командиров». И так же, как давно, рассаживаются командиры под стенами, стоят в дверях любители, сидят на полу пацаны. И так же ехидно-серьезный ССК говорит очередному неудачнику:
– Выйди на середину!.. Стань смирно и давай объяснение, как и что!
И так же бывают разные случаи, так же иногда топорщатся характеры, и так же временами, как в улье, тревожно гудит коллектив и бросается в опасное место. И все такой же трудной и хитрой остается наука педагогика.
Но уже легче. Далекий, далекий мой первый горьковский день, полный позора и немощи, кажется мне теперь маленькой-маленькой картинкой в узеньком стеклышке праздничной панорамы. Уже легче. Уже во многих местах Советского Союза завязались крепкие узлы серьезного педагогического дела, уже последние удары наносит партия по последним гнездам бактерий, по последним очагам разболтанного, деморализованного детства.
И, может быть, очень скоро у нас перестанут писать «педагогические поэмы», а напишут простую деловую книжку: «Методика советского воспитания».[276]
Невская Светлана Сергеевна – доктор педагогических наук, ведущий научный сотрудник ФГНУ «Институт стратегии развития образования Российской академии образования (РАО)».
В системе РАО (ранее АПН СССР) работает с 1974 года. Является крупнейшим специалистом по изучению и популяризации педагогического наследия Антона Семеновича Макаренко. Занимается научно-исследовательской работой по данному направлению с 1978 года, защитив кандидатскую (1988) и докторскую (2006) диссертации. С 1983 по 1986 год принимала активное участие в подготовке Педагогического собрания сочинений А. С. Макаренко, за что получила Благодарность Президиума АПН СССР.
С 1992 по 1998 г. руководила научной группой по изучению наследия А. С. Макаренко в Институте развития личности РАО и выпустила 19 выпусков серии «Неизвестный Макаренко». В 1987–1990 годах была научным консультантом по подготовке к изданию на немецком языке первых 5 томов Педагогических сочинений А. С. Макаренко (ГДР, Берлин, издательство «Volk und Wissen»). С 1989 года сотрудничала с лабораторией «Макаренко-реферат» Центра сравнительной педагогики Марбургского университета (ФРГ). Практическим результатом совместной деятельности стали следующие публикации: «Переписка А. С. Макаренко с М. Горьким» (Марбург, 1990, на русском и немецком языках); «“Ты научила меня плакать…” (переписка А. С. Макаренко с женой. 1927–1939)» в 2 т. (Москва, 1994); «Переписка А. С. Макаренко с двумя читательницами (1938–1939)» (Марбург, 1995, на русском и немецком языках); «Переписка Г. С. и А. С. Макаренко с сыном (1927–1939)» (Марбург, 2001).