Пчёлы - Страница 6

За пеленой дождя угадывалось бескрайнее поле.

Ветер тревожил одинокое дерево.

В клетке сучьев бился канарейкой ярко-желтый лист.

Единственный лист.

— Под моим сердцем больше не трепещут бабочки, — сказала она. — Я сделала выбор.

Он почувствовал, как гулко ударилось ее сердце под его ладонью.

— Вернешься домой? — больше всего на свете ему хотелось услышать «да».

— Нет.

Слово «эвтаназия» упало на пол. Покатилось хрустальной вазой и так и не найдя твердого препятствия, поднатужилось и лопнуло глухим хлопком само собой.

Клетка распахнулась. Ветер выхватил желтую птицу, смял, закрутил и швырнул за пелену дождя.

— Когда? — спросил он.

— Мобиль придет завтра в полдень, — сказала она. — Не провожай.

— Я поеду с тобой.

Ветер тревожил одинокое дерево. Дерево без листвы.

— Дурак, — сказала она.

— Да, — согласился он и ушел.

— Да, — повторила она.

От последнего желания Эдвард отказался.

Залитый холодным ксеноновым светом гексон напоминал операционную, пустую и стерильную. Так же пусто и мертво было и внутри Эдварда. Думать не хотелось, хотелось лечь, закрыть глаза и очнуться от вежливого голоса Джозефа, приглашающего на борт мобиля. Но сон не шел.

Эдвард раскрыл книгу и начал скользить взглядом по строкам. Граф-самозванец продолжал мстить, но история его мести проходила мимо Эдварда. Имена и события мешались и путались, главы распадались на абзацы, те — на предложения, и дальше — на слова. Взгляд Эдварда медленно полз по ним и вдруг споткнулся.

Слово «спасение» было подчеркнуто чем-то острым.

— Читай внимательно, мой мальчик, читай между строк, — от шепота аббата заложило уши. — От заголовка до оглавления!

Еще не веря, Эдвард открыл роман сначала.

Из сотен тысяч слов Фариа выбрал двадцать: «Эдмон мальчик если осмелиться бежать жить свобода счастье путь спасение есть для узнику тайна убежище остров прошу тебя будь умный».

— Они так и не поймали меня… даже близко не подошли к моему убежищу.

Эдвард еще раз пролистал книгу, но послание не стало понятнее — к безымянному острову не вела ни одна подсказка. Он заглянул в оглавление. Из номеров страниц были выбраны 5 6 3 5 4 4 0 1 8 2 2.

В ту ночь Эдвард так и не заснул.

— Я пришел проститься. Мы уходим.

Аббат не мигая смотрел на Эдварда. Его лицо было похоже на маску. Он ждал.

— Спасибо, — Эдвард протянул книгу старику. — Очень поучительно.

— Ты прочел ее всю? — голос Фариа дрогнул.

— Даже содержание, — улыбнулся Эдвард. — Я, правда, не совсем уловил суть.

— В этом нет ничего зазорного, мой мальчик, — расцвел старик. — Люди разучились видеть суть вещей. Будь добр, Эдмон, посмотри сюда, — аббат указал кончиком мякишной трубки на стол. Там полукругом были разложены хлебные прямоугольники и квадраты. Вышло похоже? — Книга, лежащая на столе, была раскрыта на цветной вкладке. Мелкий шрифт под рисунком пояснял — «Аэробот. Панель управления». — По-моему, получилось, — продолжал Фариа. — Вот канал связи, вот навигатор. Автопилот. Ручное управление. Это радар. Бортовой маяк. — Эдварду вдруг стало трудно дышать. Он понял, что не может одолеть дрожь в руках. — А вот это мне особенно удалось — сенсорные настройки. Север, восток, широта, долгота, — тонкие пальцы порхали над кусочками засохшего мякиша. — Градусы, минуты, секунды. Жаль, ты не увидишь всю кабину, — сокрушенно вздохнул старик. — Месяца два — и я вылеплю настоящий штурвал.

Эдвард задержал дыхание. По перепонкам заколотили кувалды.

— Я не хочу отпускать тебя без подарка, Эдмон, — донеслось сквозь грохот. — Ты был интересным собеседником. Вот, — Фариа вложил в руку Эдварду муляж трубки, — я сделал ее, когда из-за тех мужеложцев у меня отобрали настоящую.

Эдвард сжал кулак и почувствовал, как в кожу сквозь мокрый хлеб впивается острое.

Над океаном поднималось второе солнце.

Краем глаза Эдвард видел блики, танцующие на волнах, но насладиться зрелищем уже не мог. Адреналин отчаянно боролся с миорелаксантом. Силы были неравны — тело отказывалось подчиняться.

Эдвард уронил голову, едва не касаясь лбом штурвала. На соседнем кресле перочинным ножиком сложилась Хлоя. В проходе лежал мертвый пилот.

Все, что теперь мог Эдвард — это смотреть и думать. Он смотрел, как вязкой нитью тянется слюна изо рта к штанам, забрызганным красным, как мелко вибрирует замаранная зубная щетка у его правого ботинка. Как отражается в густеющей луже рдяного желтое солнце.

Испуганное лицо Хлои за стеклом кабины. Напряженная спина охранника, пульсирующая яремная вена под заточенной щетиной зубной щетки. Клацанье автоматных затворов. Тугие удары дротиков в грудь заложника. Боль в плече. Пять долгих шагов до мобиля. Толчки в спину, огонь в бедре. Открытая дверь. Пластик оперения из шеи Хло.

Твердый ответ пилота Джозефа и удивление в глазах перед смертью.

Эдвард вдруг поймал себя на мысли, что думает о плазмозаменителе, как о крови, а о себе, как об убийце. Что впервые с сотворения мира трутень убил пчелу. Что где-то внутри уважение к погибшему смешивается с чувством вины.

— Он встал на твоем пути к счастью, Эдмон, — в дрему прокрался голос аббата. — Такова цена.

— Я введу в навигатор аэрокара ноли. Это будет его последний полет. Красивый. Как у падающей звезды.

— Дань пчелиному мужеству? Я в тебе не ошибся.

Голос старика угас, и Эдвард окончательно погрузился во мрак.

Первое, что он почувствовал, были мягкие губы Хлои. Его Хлои.

— Я никогда не думала, что воздух может быть таким, — Хлоя замешкалась, подбирая нужное слово.

— Вкусным? — Эдвард отломил от апельсина дольку и положил ей в рот. Хлоя кивнула.

Эдвард потянулся, набрал полные легкие терпкого, крепко насыщенного имбирем и корицей воздуха и улыбнулся. Теплый бриз обдувал обнаженное тело Хлои, и оттого соски ее напряглись и выглядели теперь сладкими коричневыми ягодами дикой вишни. Эдвард с трудом оторвал взгляд от ее груди и заглянул в подернутые пеленой глаза.

— Иди ко мне, — позвал он, чувствуя, как снова просыпается желание.

Хлоя томно поднялась с кресла-качалки и прижалась к Эдварду. Ее губы пахли цитрусом.

Он взял ее на руки, опустил на дощатый пол террасы и лег сверху. Она обхватила его ногами и притянула к себе.

Член Большого Совета от медицины доктор Эдвард Мартигон откинулся в кресле и потер переносицу.

— Прекратить трансляцию, — негромкий приказ стер с экрана картинку переплетенных в экстазе тел. — Вызов Председателя Совета, — тихо произнес доктор и приосанился.

Заставка набора сменилась изображением кабинета, обставленного массивной дубовой мебелью. Из динамиков послышалось благозвучие струнно-смычковых и клавикорда. В него органично вплеталось женское бель канто. Мартигон узнал ариозо Франчески из оперы «Добродетель против любви» Алессандро Скарлатти.

Бывший старший помощник капитана Скворцова сидел за широким столом. Глаза его были прикрыты. Кончики пальцев барабанили в такт по полированной столешнице.

Мартигон деликатно дождался окончания коды и начал:

— Господин Председатель, скрещивание входит в заключительную фазу. Вероятность семьдесят, семьдесят два процента. Если повысить концентрацию эндорфинов и афродизиаков на треть, то показатели могут достичь…

— Не стоит, — не поднимая век, перебил тот. — Вам ли не знать, что ребенок, рожденный в любви, имеет куда больше шансов стать гением. Безо всякой вашей химии.

Мартигон скривился, но возражать не стал. Неожиданно в правом верхнем углу экрана замигал сигнал вызова по второй линии.

— У меня есть для вас подарок, — продолжил доктор, пытаясь не обращать внимания на навязчивый маячок. — Я провел анализ предрасположенности. У мальчика будут великолепные слуховые данные, у девочки — вокальные.