Павел II. Книга 3. Пригоршня власти - Страница 5
— Вам нужно отдохнуть, великая княгиня Александра Михайловна в двадцать один по Гринвичу делает доклад, — сказал восточный мальчик, выходя чуть ли не из зеркала. Софья только успела заметить, что мальчик покраснел, и сразу выбрала наиболее приятный способ отдыха.
Унион деликатно переждал часок-другой, потом постучался к ней. Мальчик давно убрался в зеркало, а Софья лежала на софе и размышляла о наилучшем обустройстве государства Российского. Негр сразу извинился за инцидент со стрельбой, сообщил, что виновные уже пойманы и отправлены в Южную Америку. Зачем их туда отправлять — Софья как-то не усекла, она знала, что в Южную Америку спокон веку убегают от карающего правосудия немецкие фашисты. Что им так неймется, зачем они все время воюют с Романовыми, — об этом Софья знала еще из отцовского дневника, зачитанного в Копенгагене, — жили бы себе тихо, как все нормальные люди, под скипетром династии Романовых, не надо было бы убегать на край света, в Южную Америку. Она, Софья, может быть, даже Северную бы им выделила, в России места много, на всех хватит.
Унион вручил Софье документ на право ношения незарегистрированного оружия, вручил и само это оружие, диковатый револьвер с пузырчатым стволом, и две пачки денег. В одной Софья опознала английские фунты, в другой ничего не опознала, видела она плохо и разглядела только надпись на верхней банкноте: «100 кортадо», все остальное уж больно мелкими буквами было там написано, а слева от цифры был нарисован какой-то дед в рясе, с баяном в руках: ничего не понять, но, видимо, деньги. Лишь позже, уже покидая Англию, когда с обидной быстротой растаяла толстая пачка фунтов, Софья эти загадочные кортадо оценила, бумажку ей сразу и разменять-то не смогли, а потом на сдачу, кроме бутерброда с мясом и томатной пастой, получила Софья пачку фунтов толще той, что была в ее распоряжении с самого начала. Софья тут же горько пожалела о разменянной банкноте, следующие отдавала буквально с сердечной болью, хотя так и не поняла, сколько десятков, не то сотен фунтов умещается в одном загадочном кортадо.
Софья все принимала легко и по-царски, как должное: второй за неделю особняк, пачки валюты, револьвер, изящного мальчика, — она не сомневалась, что по первому требованию будет ей и третий особняк, и второй мальчик. Впрочем, пока что ей и этот не надоел. Теперь она ожидала получить в лучшем виде и тетку, она удивилась тому, сколь неказист на вид дом, у которого затормозил послушный негр, — как-то непохоже на резиденцию, в которой полагалось бы жить великой княгине в такой цивилизованной стране, как Англия. Полагалось бы держаться уровня повыше, неужто Лига службы Романовым, или как ее там, уделяет так мало внимания тетушке? Если так, то надо дать им указания. Пусть пришлют ей лакея-другого. С оговоркой, быстро сообразила Софья, чтобы среди них не было лиц азиатского происхождения. Азиатов нужно оставить исключительно для нужд престола.
Особняк нуждался в ремонте: простой дом позапрошлого века, то ли еще старше. Вообще-то не очень Софья в этой архитектурной фигне разбиралась, да и не пыталась разобраться, императоры не обязаны. Поднимаясь по стертым ступенькам, Софья почему-то вспомнила аргументы Вроблевского в пользу Дома Старших Романовых: американец, идя «от противного», утверждал, что лишь прямые потомки Петра Первого Великого по мужской линии могли бы считаться более законными, — скажем, если бы имелись потомки его внука, Петра Второго Алексеевича, — нежели потомки его старшей дочери, Романовы-Голштинские, старшинство мужской линии у которых не нарушалось никогда. «Не выискались бы еще эти самые потомки внука», — подумала Софья, убедила себя, что никогда не выищутся, и вошла в услужливо приотворенную черным человеком тяжелую дверь. Негр тихо предупредил ее, что до окончания доклада ей лучше посидеть в первом ряду.
— Какой такой доклад? — удивилась Софья.
— Феминизм как смысл и сущность идеи феминизма. Наденьте наушники, там найдете переключатель синхронного перевода, повернете до упора, услышите все по-русски.
Софья обозрела зал и тихо обомлела. Насколько виделось в неярком свете из-под потолка, все кресла были заполнены активистами феминистского движения. И все эти активисты, кажется, без исключения были мужчинами. Ближе всех сидела группа в пять-шесть сухих старичков с бородками «под Ленина» и усами «под д'Артаньяна»; все они жадно впивали ушами то, что лилось в их лысые головы из наушников. С другой стороны прохода сидела другая группа старичков, еще более ветхих, но безбородых, они тоже слушали. Куда ни глянь, везде были одни мужики, а с трибуны речь неслась громкая, английская, — все это было неуютно, чуждо Софье. Она солдатскими шагами ушла в первый ряд и громко села на единственное пустое кресло. Напялила наушники, русский язык в них был уже подан, голос в них звучал мужской, негритянский, вроде как у Элвиса Пресли, хотя тот вроде бы белый был и русского не знал, Софья точно не помнила. А на трибуне стояла пожилая, подтянутая женщина — неужели это и была великая княгиня Александра Михайловна?
— … Дневной заработок женщины-грузчика все еще не достиг уровня дневного заработка грузчика-мужчины ни в Бирмингеме, ни в Глазго, не говоря уже о позорных случаях на Ист-Энде, о которых я уже рассказал… Мало этого. Женщины-докеры в Ливерпуле, приготовившись к забастовке, вовсе не уверены сегодня, что их поддержат докеры-мужчины, по вине их жен, преступно изменивших делу феминизма! Женщины, стоящие ныне во главе только восьми правительств, завтра будут стоять во главе тридцати девяти, но не позорно ли, что и об этом мы все еще должны узнавать от предиктора-мужчины, пользующегося налоговыми льготами в своем государстве! А, — спросим мы, — каковы налоговые льготы, установленные британским правительством для предиктора-женщины? Могут мне возразить, что их в Британии нет, но кто поручится, что завтра в одной лишь Англии, не говоря о Шотландии и Ольстере, не появятся сотни миллионов женщин-предикторов, преданных идее феминизма? Но и среди самих женщин есть случаи безответственного поведения. Вот что сообщает владелец фирмы «Розовый треугольник» в том же Ливерпуле: спрос на противозачаточные средства среди транссексуалок поднялся в одну целую и три десятых раза. Может быть, это и свидетельствует о росте сознательности среди женщин, борющихся за равноправие, — ибо среди транссексуалов, по нашим данным, наблюдается аналогичный рост спроса, — но не используются ли эти средства на стороне, в целях личной наживы? Мы не знаем. Однако факт недопущения женщин в мужской туалет, запрет на пользование писсуаром — это ли не…
Софья сняла наушники. В мужской туалет ее ничто не влекло. Взор докладчицы пылал, но говорила она по-английски, и сейчас Софья была рада тому, что языка почти не знает, и вообще не вполне была претендентка на престол уверена, что русская императрица должна быть предана идеям именно феминизма. От гнета мужского ига, то есть от мужской тяжести, она не особенно жаждала освобождаться: сорок-пятьдесят килограммов восточной плоти — вовсе не тяжесть. Если мужчина хорошо отдрессирован и умеет в нужный момент исчезать, то чего с ним бороться? Надоест — поменять. И всего-то. Всего-то…
Очнулась немного задремавшая Софья оттого, что зал взорвался аплодисментами. Раскрасневшаяся докладчица держала над головой сцепленные руки и поворачивалась туда-сюда, благодаря слушателей. Зал аплодировал стоя, но Софья, двинув для приличия в ладоши раз-другой, вставать не думала, не императорское это дело. Докладчица что-то выкрикнула, указала на Софью. Зал вновь зааплодировал. Софья поняла: это ей лично. Кивнула. Зал зашаркал ногами, — видимо, официальная часть кончилась. Пожилая докладчица ринулась с трибуны к Софье и заключила ее в объятия.
— Возлюбленная дочь и сестра, — проворковала тетушка с таким отвратительным английским «р», что у Софьи уши заболели, — какое счастье, что ты тоже поступила так феминистически, так трогательно! — тетушка взасос впилась Софье в подбородок, то есть в то место, до которого ей позволял дотянуться рост, потом подхватила ее под руку и потащила куда-то. Софья убедилась, что возле другого локтя находится верный Унион, и пошла без сопротивления. Привели ее в помещение с низким потолком, сильно прокуренное, что-то вроде молодежной столовой. За столиком четвертой оказалась девица лет двадцати пяти с чем-то или без чего-то, с длинным мундштуком в зубах, с дико блестящими глазами, — Софья по близорукости не поняла, что сверкают не зрачки, а контактные линзы.