Павел и Авель - Страница 7

Ответ. В каком смысле писал книгу, на сие говорю откровенно, что ежели что-нибудь в рассуждении сего солгу, то да накажет меня всемилостивейшая наша Государыня Екатерина Алексеевна, как ей угодно; а причины, по коим писал я оную, представляю следующие: 1) уже тому девять лет как принуждала меня совесть всегда и непрестанно об оном гласе сказать Ея Величеству и их высочествам, чему хотя много противился, но не могши то преодолеть, начал помышлять, как бы мне дойти к Ея Величеству Екатерине II, 2) указом велено меня не выпускать из монастыря и 3) ежели мне так идти просто к Государыне, то никак неможно к ней дойти, почему я вздумал написать те тетради и первые две сочинил в Бабаевском монастыре в десять дней, а последние три в пустыни.

Вопрос. Написав сказанные тетради, показывал ли ты их кому-либо? И что с тобою после воспоследовало за них?

Ответ. Показывал я их одному из братии, именем Аркадию, который о сем тотчас известил строителя и братию. Строитель представил меня с тетрадями моими сперва в консисторию, а потом к епископу Павлу, а сей последний отослал меня и с книгою в наместническое правление, а из него в острог, куда приехали ко мне сам губернатор и наместник и спрашивали о роде моем и проч., а когда я им сказал: «ваше высокопревосходительство, я с вами говорить не могу, потому что косноязычен, но дайте мне бумаги, я вам все напишу», то они, просьбы моей не выполня, послали сюда в Петербург, где ныне содержусь в оковах. Признаюсь по чистой совести, что совершенно по безумию такую сочинил книгу, и надлежит меня за сие дело предать смертной казни и тело мое сжечь.

Утром князь Александр Куракин всемилостивейше соизволил принять бывшего арестанта Шлиссельбургской крепости в своем кабинете. Роскошь обстановки и любезность светлейшего должны были произвести на узника неизгладимое впечатление. Золоченые мебеля и стены с портретами царственных особ подавляли практически всякого.

– Подойди-ка сюда, любезный! Да не бойся, ближе!

– Ваше сиятельство, Александра Борисович! Уж так я вам благодарен, не знаю как и выразить чувства мои! Спасли вы меня от злодея Самойлова, спаситель вы мой, многия вам лета, благодетель и заступник…

– Да нет, любезный братец Василий, или как тебя там кличут – отец Адам что ли? Не спас пока, сие не моя воля, а воля высшая, монаршия! И зависит твое освобождение из тюрьмы токмо от тебя самого. Может быть уже завтра соизволит говорить с тобой сам государь наш Павел Петрович. Ежели расскажешь ему все без утайки – помилует, а нет – не взыщи… Можешь и всю жизнь в Шлиссельбурге просидеть, прокуковать.

– Ах, если бы государь повелел бы мне отделиться от черных попов и жить в мирских селениях, где я пожелаю! Только постриг прежде хочу вновь принять – в Костроме расстригли меня, злыдни поповские. Тогда бы я благодетелю все без утайки рассказал бы…

– Государь наш милостив, но справедлив. Готовься, Василий, вспоминай, что тебе господь говорил. А пока что… – тут князь Куракин несколько замешкался, не решаясь сказать о своем интересе совсем уж откровенно, – пока что не раскрыл бы ты нам завесу будущего?

– Никак невозможно, ваше сиятельство! О судьбе царской фамилии и самого государства российского я, раб божий Василий, могу лишь царской особе поведать, – заявил отец Адам и дерзко отвернулся к ближайшей стене. Князь вздохнул, поднялся и прошелся по зале взад и вперед.

– Ну что ж… похвальное усердие, братец. А если не о судьбе всей России, а так сказать об отдельных ее людях? Скажем, о моей судьбе? В империи я не последний человек – вице-канцлер и императору друг… Расскажи, что будет со мною? Ведомо ли тебе сие?

– Так ведь не провидец я, то что свыше мне голос в уши шепчет – то и реку, – монах-расстрига вновь повернулся к князю и как будто даже повеселел. – Это тебе, батюшка-князь, к гадалкам надобно! Да и иногда такое открыться может, что и узнать ты не захочешь…

– Не захочу? – князь откинулся в кресле, слегка пожевал тонкими губами. – Да ведь говорят, что от судьбы не уйдешь… Так что там меня ждет?

Монах устроился на стуле поусадистей и закатил глаза, как бы всматриваясь в грядущие года. Несколько секунд он шевелил пальцами, будто запоминая рисунок на ткани времен, а затем изрек:

– Будешь ты богат, знаменит и всеми царями обласкан… Женат не будешь никогда. Но детей у тебя станет без счета. Проживешь на свете шесть десятков лет и еще шесть… только бойся огня! А то, твое сиятельство, тебя пожгут, ножками затопчут и фамилии не спросят… Впрочем, сохранит тебя твоя любовь к дорогой одеже с каменьями. Закутаешься в нее и спасешься, но берегись огненного петуха-ха-ха!

С этими словами Василий сын Васильев в изнеможении откинулся на резную спинку стула для посетителей. Князь Александр Борисович хотел уж было рассердиться на дерзкого расстригу за такие похвальные слова, но, подумав, сменил гнев на милость.

– Ну что ж… хоть всего не сказал, но и на том спасибо. Мерси, голубчик, и ступай прочь… готовься!

Мажордом захлопнул двери за Василием, и тут уже князь начал искать наиболее удобную позицию в золоченом кресле и размышлять о тайнах будущего. Сам же пророк, недалеко отошедши, попал в ненасытные лапы дворни. Надо сказать, что бывший арестант вовсе не оробел, не устыдился своей популярности, а тут же попытался извлечь из нее максимальную выгоду.

Он уже бойко торговал предсказаниями, гадал по руке и на невесть откуда взявшейся замасленной колоде карт Таро, чему обучили его много лет назад цыгане на ярмарке в Костроме, и брал за свои пророчества с кого пятак, с кого гривенник, а с иного не меньше полтины. Девкам он уверенно предсказывал скорую женитьбу, бабам детей и каких-то «червонных валетов», мажордому повышение до шталмейстера, прочим же сообразно чину и званию. Вольдемару пророк предрек почему-то преждевременную старость, очевидно чтобы тот не слишком ему надоедал расспросами.

Лизонька сидела поодаль на табурете и немилосердно пачкая перо строчила строчку за строчкой. Морозявкин расположился у ее ног, а граф Г., вошед, устроился в конце очереди к священному оракулу. Увидев графа, Лиза обрадовалась ему как родному.

– А, вот и вы, граф Михайло! Как я соскучилась без вас… А вы по мне скучали? – и неожиданная заря покрыла ее еще юные щеки.

– Взаимно, сударыня, хотя… – граф хотел напомнить, что не виделись они лишь со вчерашнего вечера, но Лесистратова не дала ему закончить.

– Вы знаете, надобно его спросить и о нашей судьбе… о нас с вами! А то все узнают свое будущее, а мы нет. Это несправедливо! Ведь оно прекрасно, наше будущее! Вы согласны?

– Сударыня, в вашей компании прекрасно не только будущее, но настоящее! – граф был галантен как всегда.

– Мерси… я смущена… Вот мы и спросим!

– Да к нему не пробьешься, вон сколько народу поналезло, – Морозявкин оценил ситуацию. – Прямо как в кабак на святую Троицу.

– Ну мы-то знакомые! И из крепости его вытащили… Сейчас… Василий, Василий, а нам судьбу откроешь? – закричала Лиза в ухо пророку, чудом распихав дворню. Пророк немедленно прикинулся глухим.

– Ась? Чего тебе? Судьбуу? Нет, гаданиями-предсказаниями не занимаемся. Это так только, по домашности, можно сказать…

– Ну пожалуйста! Мы просим! Вот и граф очень просит! – Лиза была настойчива. Граф Г. протиснулся в круг почитателей таланта, слуги расступились, освободив место, и они уже было совсем приготовились слушать, но тут вошел лакей и приказал Василию собираться и ехать вместе с князем Куракиным во дворец. Пророк облегченно вздохнул.

– Ну вот, видишь, какая оказия вышла – собираться пора! Так что уж в другой раз как-нибудь, все расскажу, не утаю. А сейчас уж не обессудь, милостивый граф Г.!

Василий Васильев быстро собрал все свои причиндалы, карты и мелочь со стола и скорым шагом затопал за лакеем. Графу даже показалось, что он прихватил с собой серебряную ложку, сунув ее в карман так ловко, что и не заметишь, если не следить за руками как при игре в карты с шулером. Миг – и кареты уже катили в императорский дворец, особенно выделялась огромная золотая княжеская, с лошадьми цугом, скороходами и лакеями. Графу Г. и Лизе ничего не осталось, как со скуки дочитывать допросные листы.