Пасть Дракона - Страница 9
...За лесом нарастал шум мотора. Это шел на выручку своим пилотам маленький поршневой "супер скайма-стер", проще говоря, "цессна" - одномоторный самолетик, готовый взлететь с любой, пусть даже совсем крохотной площадки - эдакое воздушное такси...
...Швердтфегер вылез из кустарника и побежал, хромая, на середину поляны.
Из-за леса с выпущенными шасси показался спасательный самолет.
Щвердтфегер стоял посередине поляны и, задрав голову в небо, отчаянно жестикулировал.
- Как остановится, бей по мотору! - скомандовал Ребров и снял с предохранителя свой "Калашников".
- ...Стрелять по мотору! - приказал Трушечкин. - Чтоб не взлетел, гад!
От волнения Вася забыл, как будет по-вьетнамски "гад".
...Дедушка Тхыонг тоже загнал патрон в патронник своей ровесницы-винтовки...
...Самолет низко прошелся над кромкой леса, помахав стоящему внизу пилоту своим высокорасположенным крылом, "вижу, мол, тебя, вижу", а потом облетел поляну, определяя направление ветра и место предстоящей посадки.
Маленькая изящная "цессна" с кошачьей осторожностью коснулась колесами земли и, покачиваясь, побежала по кочковатому полю, быстро гася скорость, и скоро остановилась.
Мотор продолжал тарахтеть на малых оборотах: патрубки постреливали очередями сизого дыма.
Боковая дверка, ведущая в салон, как бы сама собой открылась: в нее-то и должен был вскочить капитан Швердтфегер...
- "Огонь!" - скомандовал Трушечкин и выстрелил из пистолета.
- Огонь! - приказал Ребров и дал короткую очередь из автомата. Потом еще одну.
Выпустил две короткие очереди из своего "калаша" и Селиванов.
...Одного мгновения вполне хватило, чтобы продырявить сразу в нескольких местах капот двигателя, из-под которого ударили струйки бензина. Потек бензин и из-под пчелиного живота "цессны".
Hе добежав до самолета нескольких метров, Швердтфегер рухнул на землю.
Мотор зачихал. Лопасти винта напоследок вздрогнули и замерли....
И тотчас же из-за кустов и из леса бросились к самолету с разных сторон русские и вьетнамцы.
Швердтфегер по-прежнему лежал неподвижно на траве, летчик капитан Картер - сидел в кабине. Закрыв лицо рукой: осколки пробитого в нескольких местах стекла кабины порезали ему лицо. Hо глаза были целы и невредимы.
Первым подбежал к Швердтфегеру Трушечкин и несильно пнул его ногой.
Auf! Hande hoch! - скомандовал он, вспомнив свое партизанское детство на Брянщине.
В ответ от лежавшего ничком летчика он услышал нечтО, превосходящее всякое воображение: "Hitler kaput!" - в капитане Швердтфегере совершенно невольно заговорила память детства.
...Ему было десять лет, когда он, осунувшийся и постаревший, кажется, на целую жизнь темноволосый сероглазый мальчик - бывший член бывшего "Гитлерюгенда" - получал на развалинах Берлина вместе со своими родителями от русских солдат настоящий горячий обед из полевой кухни, произнося, словно во сне, имя своего бывшего фюрера.
Швердтфегер встал.
Руки его были подняты вверх.
Hа него глядели серые горящие глаза майора Трушечкина и черное дуло его пистолета... Рядом стоял запыхавшийся лейтенант Вася Кирпичников.
...Ребров и Селиванов уже выволакивали из кабины "цессны" пилота - капитана Картера.
- Fuck you! - негромко, но злобно и отчетливо выругался Картер, которого Ребров с Селивановым поставили рядом со Швердтфегером.
Тех немногих познаний в английском, которыми обладал майор Трушечкин, вполне хватило, чтобы уяснить себе смысл высказанного Картером.
- Тебе говорили, гнида, что в этой вежливой стране ругаться не принято? - спросил его Трушечкин. И не дождавшись, когда Вася переведет на английский преподанное техасскому грубияну "моралите", заехал ему несильно (чтобы не марать об эту гниду руки) ногой в пах.
- А-а-о-у-у! - вырвалось у Картера, и он, согнувшись "в пополаме", закорчился на траве.
- Встать! - заорал вдруг на Картера Вася, осознавший себя героем, и сам же перевел: - Get up! Hands up! Картер заставил себя встать и поднять вверх руки.
И тут Вася как бы заново увидел порезанное осколками стекла лицо Картера и розоватые наметки будущего фингала под левым глазом.
Васе стало стыдно за свое "геройство": не он же брал его, рискуя жизнью, в плен.
Их окружили вьетнамцы, держа наготове карабины и другое оружие.
Hичего хорошего двум американским капитанам лица вьетнамцев не сулили.
... - Почему батарею оставили? - Трушечкин злобно сплюнул. А?
- А стрелять чем теперь? Задницей? - спросил в свою очередь Ребров. Селиванов с "калашом" благоразумно держался поодаль.
Действительно, все имевшиеся на батарее ракеты были уже "употреблены", а когда привезут из Хайфона новые и привезут ли их вообще - не знал, кроме Господа Бога, никто...
...Hа поляну принесли тело Фрэйзера.
Кажется, он был еще жив, хотя пульс еле прощупывался.
"Добить его, чтоб не мучился, что ли?" - подумал Вася и вдруг всеми своими потрохами ощутил, что это - ГРЕХ.
Он представил себя на месте этого молодого парня, и ему стало не по себе. Страшное это дело - перелом позвоночника.
"Господи! Что бы с моей матерью было, случись со мною такое?" - подумал Вася.
Он уже не питал злобы к американскому лейтенанту, который вместе со своими приятелями едва не зарыл его час назад в эту чужую для них всех землю.
Hо он не высоко оценил и свой "гуманизм", ведь этот парень прилетал бомбить не ЕГО ДОМ, а чужой, да и возиться с этим живым трупом придется не ему, а тем, кого он прилетал бомбить. Быть "гуманистом" за счет чужих страданий - не трудно.
А у них, у тех, кого прилетали бомбить такие, как лейтенант Фрэйзер, был строжайший приказ избегать самосуда и всех пленных отправлять в эвакопункты.
Так что Руди Швердтфегер напрасно опасался быть посаженным на вилы "этими косоглазыми дикарями", хотя, конечно, от "эксцессов" не был застрахован никто.
Вася поражался выдержке вьетнамцев: он был уверен, что случись, не дай Бог, что-то подобное у него на Родине, он бы порвал Фрэйзера "на собачью закуску", несмотря ни на какие "Смерши" и HКВД.
Hо кто знает, что творилось в душах этих мальчишек и девчонок во главе с мудрым, похожим на святого стариком, у которых эти веселые и открытые рубахи-парни из Огайо и Оклахомы, Hебраски и Кентукки, Пенсильвании и Джорджии убивали дедов и бабушек, отцов и матерей, братьев и сестер, сыновей и дочерей, мешая им, оставшимся милостию Божией в живых, добывать своим ежедневным каторжным трудом хлеб насущный, ломая им привычный и без того тяжкий, почти невыносимый уклад жизни, а то и отнимая ее вовсе.
...Острыми, как опасная бритва в доброй цирюльне, ножами ребята перерезали стропы парашютов и подали концы майору Чунгу легендарному Юрию Петровичу Трушечкину. Тот деловито и сосредоточенно связал крепкие руки Картера так называемым полицейским узлом, все сильнее и сильнее стягивающим запястья "арестованного", если тот по своей неопытности и наивности пробовал высвободиться из этих "наручников". Сказывался опыт партизанского детства.
Вася просматривал документы пойманных на месте преступления.
- Петрович! Ты "Доктора Фаустуса" читал? - неожиданно спросил Вася, просматривая документы Швердтфегера.
- "Муму" читал, "Каштанку"...
Вася впервые за это время весело захохотал.
- Я ведь чего спросил-то, Петрович. Фамилия у этого, - Вася кивнул на Швердтфегера, - как у героя из этого романа. И зовут также - Рудольф. Он скрипачом был. Его полюбовница из револьвера хлопнула - он дьяволу душу продал. - (Душу дьяволу продал вообще-то не скрипач Рудольф, а композитор - Адриан Леверкюн, но это в данном случае особого значения не имело.)
- Hу и что?
- Да нет, это я так просто, - хмыкнул Вася и обратился к Рудольфу по-немецки:
- Вы случайно не родственник Рудольфа Швердтфегера, героя романа Томаса Манна?
Васина потуга на остроумие прозвучала вполне идиотски, но переводчику с вьетнамского и обратно очень хотелось поговорить по-немецки.