Пашка из Медвежьего лога (Рисунки В. Мешкова) - Страница 1

Кто не увлекался книгами о необыкновенных приключениях где-нибудь в джунглях тропических лесов, на просторах обманчивого океана или в дебрях нашей обширной сибирской тайги!

Тайга! Одно это слово будит воображение читателя. Великие, бескрайние леса, кочковатые мари, бурные речки, тихие лесные озера.

Полная опасностей, тайн и очарования царственная природа, где зимой налетают разъяренные бураны, а весной ласкает глаз розовый багульник, пьянят лесные запахи, полыхают вечерние зори, а в безмолвии ночи кажется, что ты слышишь бурное движение соков каждой березки.

Сколько прелести для опытного охотника, выслеживающего дикую козу, марала, глухаря и другую лесную дичь!

Обо всем этом прочтет юный читатель в новой книге писателя Федосеева «Пашка из Медвежьего лога».

И все же книга эта по своей сокровенной мысли не о приключениях. Это-повесть о людях, о красоте человеческого сердца, которое видит и слышит то, что порой не улавливает зоркий глаз и чуткое ухо человека.

Это — повесть о тех советских людях, чья жизнь скромна и сурова, но у кого душа вся открыта, «как лес в солнечный день», потому что в этой душе воплотилась мудрость дедов и отцов многих поколений как опыт, память и душа целого народа. Так воспринимает автор своих героев — дедушку Гурьяныча, Марфу, конопатого парнишку Пашку, в фигурке которого есть «что-то стремительное, как у стрижа в полете». Они все живут в зимовье Медвежий лог у края старого бора. Гурьяныча и его семью уважают все в колхозе не за достаток или почетную должность — ведь дедушка всего лишь колхозный смолокур, — вся семья славится своей преданностью и верностью земле, на которой она живет.

Вот почему тринадцатилетний Пашка бежит один ночью, в мороз, в глухую тайгу, чтобы разжечь костры и проложить свежую лыжню в зимовье для путника, потерявшего дорогу.

Этот же Пашка с трудом находит кокон с паутиной паука-крестовика и вместе с дедом Гурьянычем идет проводником через тайгу и горные перевалы, чтобы срочно доставить паутину, без которой срывается вся работа инженера Макаровой, неизвестной женщины, которую ни Гурьяныч, ни Пашка сроду не видали и, наверное, никогда не увидят!

Радость, душевную бодрость оставляет эта книга и милый Пашка из Медвежьего лога, который так смело и самостоятельно вмешивается в жизнь, когда он видит, что кто-то нуждается в его мальчишеской помощи.

И Гурьяныч и Пашка любят свою страну, свою тайгу, свой лес. Лес — это ведь не только охота, дрова да костры, это и великая человеческая радость, частица их сердца, их души, воспитанной всем высоким строем нашей жизни.

И на всем этом фоне выступает образ самого автора — Гр. Федосеева, отважного исследователя-геодезиста приохотской горной страны Джугджур, опытного охотника, следопыта, полного свежих мыслей, энергии, романтика, покоренного поэзией этих суровых, далеких мест, где автор всегда открывает и для себя и для читателя то новое, неожиданное, что с каждым днем приносит нам вечный, неустанно созидательный труд советского человека.

Автору грустно было расставаться с Пашкой. Он так близок и дорог ему, этот наследник и хранитель родной земли.

Дорог он и нам, читателям.

Р. Фраерман.

Еще зима…

Тусклые рассветы. Мутное небо. Редко проглянет холодный луч солнца. Под зимним плотным снегом спят корни растений, насекомые, ручейки, реки, цари-медведи. Спят белоствольные березы, угрюмые сосны, ели — вся тайга. Лишь изредка в ней кто-то, точно пробудившись от долгого сна, пробормочет невнятно и смолкнет, уйдя в тишину.

В штабе экспедиции затишье. Полевые подразделения геодезистов уже разводят костры в далекой тайге, ждут не дождутся весны, чтобы начать работу. И только мы с Василием Николаевичем Мищенко, как отставшие в перелете птицы, живем лишь надеждой, что скоро присоединимся к товарищам.

А тайга зовет. Мысли давно там, далеко в горах, у бурных потоков, у птичьих озер. То почудится, что ты у ночного костра, и тело пленит привычная усталость от дневного перехода, то вдруг плеснет в лицо смолистым запахом хвойных лесов, отогретых полян, свежестью первой зелени. И, пробудившись, ты с болью поймешь, что это всего лишь обманчивое забытье.

День солнечный, теплый. Иду к себе обедать. Из школы высыпали ребята и быстро растеклись по переулкам. Вижу: у широкой витрины магазина сельпо стоят двое парнишек. Тот, который поменьше ростом, — ко мне вполоборота. Лица не видно, только острый кончик носа торчит из-за веснушчатой щеки. Зажав между ног сумку с книжками и перевалившись через перила, парнишка что-то рассматривает за стеклом.

Я делаю еще шаг и останавливаюсь. Теперь мне виден чуточку вздернутый нос, тоже запорошенный веснушками, В стиснутых пальцах правой руки парнишка держит ломоть черного хлеба, отхватывает большие, во весь рот, куски и жует, причмокивая губами. Можно подумать, что он, по крайней мере, ест какой-то необыкновенно вкусный торт. Второй мальчуган, и старше, и повыше ростом, стоит рядом, бочком прижавшись к перилам, и с откровенной завистью следит, как приятель уминает хлеб, а сам нет-нет да и пожует пустым ртом. Лицо у него строгое, даже злое.

Там, за стеклом, куда так пристально они смотрят, горка жареных гусей. Ближний рассечен вдоль, лежит, вывернутый жирным мясом наружу, сочный, обтянутый подрумяненной коркой.

«Вот он соблазн!» — подумал я. И мне вдруг тоже захотелось чего-нибудь пожевать.

Вижу, конопатый мальчишка достает из кармана чесночину, натирает ею шероховатую горбушку, откусывает, а сам глаз не отрывает от витрины. До чего же вкусным кажется ему черный хлеб с гусятиной, что лежит за стеклом!

— Хватит тебе, пошли! — досадливо бросает старший, глотая слюну.

Конопатый, не поворачиваясь к товарищу, отламывает ему половину горбушки, сует в руку, и они оба, не отрываясь от витрины, жуют.

Меньший говорит с сожалением:

— Вчера, Костя, тут и колбаса лежала… Веришь, жирная, вот такая толстущая!.. — И он, растопырив пальцы левой руки, хочет показать ему толщину колбасы, но вдруг оба разом замечают меня, срываются с места.

Размахивая сумками, они несутся по улице и исчезают где-то в переулке.

Я снимал комнату в доме на одной из самых тихих улиц поселка. Ходил к себе по глухим переулкам. Только подошел к дому, как на улице послышался отчаянный лай, видно, кто-то ударил собачонку. Затем донесся свист. Он повторился трижды и смолк, оставив в уличной тишине какую-то непонятную тревогу.

Через соседний двор промчались три паренька. Явно на свист. У них, кажется, не было времени открыть калитку, и они все с легкостью борзых перемахнули через забор.

Свист повторился, но более резко, как сигнал бедствия.

По дворам залаяли собаки.

Вижу, старик собачник поймал сачком Жулика — соседскую собачонку и, перекинув через плечо живой груз, направился к телеге с ящиком. Сбежавшаяся ребятня стеной перегораживает ему путь, орет, машет руками, пытается отнять Жулика.

— Кыш, пузатая пескарня! — кричит собачник, прокладывая себе дорогу.

Ребята отскакивают и в нерешительности замирают. На секунду напряженная тишина нависает над улицей.

От толпы отделился парнишка в красном шерстяном шарфе, видимо, самый резвый, и стремглав бросился вниз по улице — явно с каким-то поручением.

А старик торопливыми шагами подошел к телеге, и через минуту Жулик уже сидел в ящике с двумя грустными псами.