Партизанский дневник - Страница 4

Из пятидесяти двух выдержало два человека. Я был вторым. Я пришел на следующий день в министерство, счастливый, думая получить свое первое задание, но поскольку я не скрыл, кто мой отец, меня к работе не допустили. А вместо меня взяли другого, того, кто занял десятое место на конкурсе. У него была "длинная рука". Ладно... Я продолжал крепиться, думал как-нибудь устроиться на гражданскую работу. Был конкурс учителей начальной школы. Можно было, конечно, дать взятку, и меня бы приняли. Но у меня не было денег, мы с мамой и братом голодали, и отец, скрываясь в джунглях, тоже голодал. На конкурс пришло двести пятьдесят человек. Я занял первое место. Меня снова отвели, а взяли сына начальника уезда. Я знаю даже сумму денег, которую дали инспектору: шестнадцать тысяч кип - как раз цена полбуйвола. Третий был случай. Прочитал объявление: в полицию Вьентьяна набирали четыреста полицейских. Я взял моего младшего брата, и мы пошли туда. У меня и у брата есть образование, а я еще имею армейское звание шеф-капрала. Кого же, как не меня, должны были взять в полицию? Платили три тысячи шестьсот кип в месяц. Приняли в полицию триста девяносто восемь человек, отвели только двух - меня и брата.

После этого я понял, что гражданскую должность мне не дадут. Тогда я заключил контракт и пошел в парашютисты. Это было в Саваннакете. Получил звание сержанта, и вскоре меня отправили участвовать в боях против патриотов, против отца и его друзей, в Луанг Нам Тха. За участие в сражениях получил звание старшины. А девять дней спустя - бои были серьезные - мне дали звание старшего старшины. А еще через тринадцать дней я получил звание младшего лейтенанта, а еще через месяц (то ли они заигрывали со мной, то ли действительно бои были тяжелыми) я получил звание старшего лейтенанта.

- Вы тогда думали об отце?

- Нет, - отвечает он, - нет, тогда я об отце не думал. Честно говоря, тогда я думал только о том, как прокормить мать, брата и как быть сытым самому.

- Как вы проводили время? - спрашиваю я.

- Как проводит время офицер, который не знает, за что он воюет, но знает, что за его войну он получает хорошие деньги? Я много пил, гулял, бегал за бабами. А однажды, когда лежал утром у себя на неразобранной койке и голова трещала с тяжелого похмелья, ко мне пришел один из работников ЦК, от отца. Он мне сказал, что отец тяжело ранен, видимо, предстоит операция, и просит меня к нему прийти.

Я пошел в Саваннакет, оттуда - домой, в Пак Се. А дома сидели товарищи отца, и я ушел с ними в джунгли. Сначала я тосковал, даже думал бежать. Три месяца я жил с отцом в его пещере. Он беседовал со мной не как отец с сыном, а как революционер с заблудшим. Потом год я учился за границей. И вот сейчас здесь. Сначала переводил материалы с иностранных языков на язык лао. Потом начал понемножечку писать, а теперь я шеф международного отдела.

Его коллеге товарищу Кан Тхи восемнадцать лет. Он корреспондент военного отдела.

- Я с раннего детства видел, как колонизаторы мучили мой народ. Я тогда мало понимал, но было как-то по-мальчишески больно. Я стал что-то понимать, когда сюда пришли войска Патет Лао. Потом пришли правые. Это были тоже лаосцы, но они очень разнились от тех, которые были в рядах Патет Лао. И я убежал к партизанам. А те меня отправили не на фронт, как я мечтал, а в среднюю школу, впервые созданную в нашей стране. После окончания школы пришел в редакцию. Работал переписчиком материалов, а через месяц стал сочинять маленькие заметки. Говоря откровенно, сейчас тоже продолжаю изредка выполнять роль переписчика, но пишу в газету все больше и больше.

- Куда вы ездите? - спрашиваю я его. - О чем пишете?

- Здесь всюду фронт. И есть о чем писать. Я беседовал в маленькой бамбуковой беседочке возле входа в пещеру с членом редколлегии Тхонг Дамом, с переводчиком Донг Тяном и в это время вдруг, откуда ни возьмись, низко-низко пронесся "фантом". Мы едва успели вскочить в пещеру, и пока мы там падали друг на друга, прогрохотали подряд два взрыва. Из воронок несло гарью, паленой шерстью. К счастью, никого не задело.

(Вечером сидел у транзисторного приемника, слушал новости. Вашингтон передавал последние данные опроса Института общественного мнения Гэллапа. Половина опрошенных американцев была не согласна с вьетнамской агрессией, и только тридцать процентов поддерживали официальный курс правительства Джонсона. Если демократия есть подчинение меньшинства большинству, то отчего Джонсон продолжает войну? Ведь большинство американцев против политики правительства во Вьетнаме.)

Ночью двинулись дальше. В машине нас набилось восемь человек: Понг, комиссар Сисук, Валя, я и еще четыре человека охраны. Двинулись по горному бездорожью. Ехали очень медленно, километров восемь в час. Навстречу не попадалось ни единой души.

А во Вьетнаме ночью на дорогах можно увидеть людей. Там много бомбоубежищ, и предупреждение о приближающемся самолете доходит от девушки-регулировщицы за три-четыре минуты. На дорогах много регулировщиц с гонгами, с рельсами, к их будочкам подведены телефоны, и они загодя предупреждают людей на дорогах. Можно успеть спрятаться. Служба предупреждения во Вьетнаме поставлена прекрасно. Нет, конечно, правил без исключения, бывает, что и не успевают предупредить, но это на самых глухих участках пути...

Сначала все мы были в напряжении, потом попривыкли, расслабились, стали шутить, рассказывать истории. Так проехали километров тридцать. И тут перед нами вырос грузовик с распахнутыми дверцами и выключенными фарами. Сисук сказал шоферу:

- Погуди.

Шофер долго гудел, потом Сисук сказал:

- Может, диверсанты их перебили?

Мы гудели, не выключая мотора, и вдруг где-то рядом прогрохотали пять или шесть выстрелов. Сисук по-кошачьи быстро выскочил из машины, приказал всем нам:

- Вылезай!

Шоферу рявкнул:

- Глуши мотор!

Мы выскочили из машины. Я успел заметить, что Понг схватил керосиновый фонарь, который он всюду возил с собой, - свет здесь дефицит, - сумку с продуктами, флягу с водой и кобуру с пистолетом. (Я позже замечал: летит самолет, надо выскакивать, а Понг бежит последним, успевая захватить все, что было у нас с собой из провианта. Если уж машину разобьет, так хоть поесть можно будет, пока станем добираться до другого места. И свет тоже: мало ли, зацепит кого, хоть перевяжем. Впрочем, народ здесь бесконечно добрый. Поэтому голодным не останешься. Когда мы вместе с солдатами входили в маленький горный поселок, наша охрана выливала из фляг всю воду. Если жители увидят, что к ним пришли со своей водой, - значит, вы думаете, что здесь живут скряги, негостеприимные люди. Как же можно не напоить водой гостей? (Однажды Свиридову стало плохо, он потерял сознание, его положили в маленькой пещере. Когда он пришел в себя, то увидел вокруг малышей. Они сидели рядом и выдергивали ему волосы на груди и руках. Лаосцы гладенькие, волос на груди нет, на руках тоже. Наша волосатость кажется им дикой. Вот малыши и решили, что Вале стало плохо из-за того, что у него выросло много волос на груди и около шеи, и решили помочь ему - выдрать эти ужасные волосы, от которых - от чего же еще? человеку стало дурно.)

Все быстро выскочили из машины, и когда теперь после громких выстрелов настала тишина, мы услышали жужжание самолета "АД-6". Он спускался все ниже и ниже. Мы поняли, что сейчас он начнет бомбить. Он спускался прямо на нас, а дорога здесь, как потом выяснилось, шла между двух скал. Это место они, оказывается, давно пристреливали, с тем чтобы, сбросив несколько тонных бомб на скалы, завалить путь.

Ночь была безлунная, вокруг кромешная тьма. Мы бросились куда-то влево, потом свернули направо, падали, чертыхаясь. Фонарик включить нельзя: самолет все ниже и ниже, совсем рядом. Вдруг Валя Свиридов заорал что-то. Мы подбежали к нему. Он стоял с вытянутыми руками, и мы сначала не могли понять, в чем дело. Оказывается, он, вытянув руки, - все люди так ходят в темноте, - попал в натянутую маскировочную сеть. Мы с трудом вырвали "толстого брата" из сетки. Из темноты крикнули: