Партизанки - Страница 2
На седьмой день войны наш СБ, возвращавшийся после выполнения боевого задания на базу, был неожиданно атакован группой вражеских истребителей и после неравного воздушного боя, с изрешеченными плоскостями, почти полностью потеряв управление, совершил вынужденную посадку в нескольких десятках километров южнее Минска. Она была далеко не мягкой, эта посадка. Оглушенный, я очнулся лишь в тот момент, когда незнакомые люди вытаскивали меня из кабины.
Невдалеке, тихо постреливая мотором на холостом ходу, стояла вся пропыленная старенькая полуторка.
Меня бережно перенесли и уложили на траву, и только там, еще не до конца придя в себя, я отчетливо понял, что ранен. Левая нога, пробитая в нескольких местах пулями, была залита кровью. Резкой, нестерпимой болью отзывалось в ней любое, даже осторожное движение.
Один из мужчин, лет сорока на вид, сокрушенно качая головой, туго перетянул мою раненую ногу чуть выше колена и, ободряюще подмигнув, произнес:
— Вот так, хлопчик, вернее будет!
Фыркнув раз-другой мотором, грузовичок медленно, словно нехотя, тронулся с места, и я, лежа без движения в его тряском и скрипучем кузове, стараясь не думать о мучительной, то затихающей, то вновь приходящей боли, на время забылся…
Уже много позже, мысленно возвращаясь ко всему пережитому в тот далекий июньский день, я особенно остро и реально почувствовал, насколько неожиданной, серьезной и значительной оказалась перемена, произошедшая тогда в моей судьбе.
Разве мог я предполагать, что именно отсюда, с этого ничем, казалось, не примечательного места, от распластанного среди поля, с погнутыми от удара лопастями винтов бомбардировщика, начнется мой долгий и нелегкий путь в ряды бобруйских подпольщиков, а несколько позже и партизан? Как я мог знать, что земля Белоруссии, ее люди станут вскоре для меня такими родными и близкими и что моя короткая, не успевшая даже сложиться летная биография на этом окончательно и бесповоротно оборвется?..
Разграбленный и опустошенный, наводненный армейскими подразделениями, головорезами СД, полевой жандармерии и полиции, Бобруйск производил гнетущее впечатление. Черные от пожарищ стены зданий, руины домов, поваленные телеграфные столбы, мебель и домашняя утварь, выброшенные на тротуары, — все это придавало улицам города жуткий вид.
Однако спокойствие здесь было очень обманчивым, а «умиротворение», вроде бы достигнутое жестоким террором, карательными акциями, казнями и расстрелами, — лишь кажущееся.
Мысли о народной борьбе, о сопротивлении кровавому режиму, зревшие в умах бобруйчан, не могли не дать своих плодов. Антифашисты-одиночки искали своих единомышленников. Искали и находили. Буквально через несколько недель после прихода гитлеровцев в разных частях города появились и начали действовать подпольные коммунистические группы, созданные и руководимые Иваном Химичевым, Виктором Ливенцевым, Андреем Колесниковым, Алексеем Сарафановым, Николаем Бовкуном, Иосифом Стомовым, Валентином Буторевым, Михаилом Семисаловым, Петром Стержановым, Василием Колесниковым, Андреем Плютой, Владимиром Сичкорем и многими другими.
Возникновение этих групп, разрозненных и малочисленных на первых порах, сыграло огромную, ни с чем, пожалуй, не сравнимую роль в зарождении и становлении бобруйского подполья. Именно они своим беспримерным мужеством знаменовали начало священной и неугасимой борьбы, на которую звала всех нас Родина.
Ядро антифашистской группы, членом которой мне удалось стать в конце августа сорок первого, родилось по инициативе двух отважных молодых патриотов: воентехника 1 ранга Ивана Химичева и младшего сержанта Владимира Дорогавцева, которых нелегкие военные дороги привели из окружения в оккупированный Бобруйск.
…Ранним июльским утром в калитку одного из маленьких окраинных домишек, стоявших почти на самом берегу полноводной Березины, неторопливо, стараясь не привлекать к себе внимания, вошли трое мужчин. Несмотря на гражданскую одежду, не слишком ладно сидящую на плечах, в движениях и осанке двоих из них без труда угадывалась армейская выправка.
Настороженные взгляды хозяев домика, которые работали в саду, при виде одного из них, человека лет пятидесяти, заметно смягчились и потеплели: Ипполит Иванович Милов, живший неподалеку, был желанным и частым гостем здесь. Старая и крепкая дружба связывала его, участника гражданской войны, с рабочей семьей Вержбицких.
— Здравствуйте, товарищи Александры, — приветствовал он соседей. — Знакомьтесь, пожалуйста, — это мои новые друзья…
— Химичев.
— Дорогавцев.
Спустя полчаса, сидя вместе в тесной, маленькой комнатке Вержбицких, они слушали рассказ сестры хозяйки дома Марии Масюк о последних событиях в городе:
— На стенах домов по Коммунистической улице полиция обнаружила от руки написанные листовки, призывающие к борьбе против захватчиков, и тут же устроила облаву. Фашисты будто озверели: вытаскивали людей на улицу, избивали всех без разбора, а тех, кто пробовал бежать или сопротивляться, расстреливали на месте. К одной старушке подошел здоровенный немец в каске, стал что-то орать по-своему и все тыкал в бабкино лицо автоматом, потом сорвал с ее головы черный шелковый платок и сунул себе в карман. Старушка засеменила было к своему дому, но гитлеровец нагнал ее и со всего размаху ударил прикладом по голове. Насмерть… А потом еще из толпы вырвался пацаненок, лет десяти, не больше, бросился через улицу, видно, вне себя от страха. Так тот изверг с автоматом в него целую очередь… И какой же зверь — на убитых даже не взглянул и спокойно, как на прогулке, стал сигарету раскуривать… — Мария надолго замолчала, а затем, прикрыв лицо руками, глухим, прерывающимся голосом добавила: — И так каждый день! Это же теперь не город, а застенок. Везде — расстрелы, виселицы, насилие да грабежи… Извергов надо уничтожать без жалости, как бешеных собак, всех до единого!
Нетрудно представить себе, какие чувства владели в эти минуты сердцами и умами людей, собравшихся в домике Вержбицких. Оставаться безразличным, глухим к страданиям родного народа никто из них не мог.
Именно в тот июльский день окончательно и бесповоротно решили для себя Иван Химичев и Владимир Дорогавцев остаться в оккупированном и разоренном Бобруйске, чтобы беспощадно бороться с захватчиками. Первый и немаловажный шаг для этого ими был уже сделан: удалось найти надежных советских людей, которые так же, как и они сами, ненавидели оккупантов и готовы были включиться в борьбу. Среди них были ставшие впоследствии членами бобруйского подполья молодые белоруски Мария Масюк и Александра Вержбицкая.
Одной из основных своих задач антифашисты считали ведение пропагандистской и агитационной работы в городе, распространение среди жителей Бобруйска листовок и прокламаций, призывающих к активным действиям против нацистского режима, к неподчинению его приказам и распоряжениям. Это было совершенно необходимо.
Прежде всего подпольщикам требовалось раздобыть исправный, с надежным питанием радиоприемник, который позволил бы вести регулярный прием и запись сводок и сообщений Совинформбюро. Но где и как его найти? Категорические приказы фашистских властей, развешанные по всему городу, были угрожающе однозначны: «За храпение радиоприемников и прослушивание гражданским населением радиопередач — немедленная смертная казнь!»
Выход из нелегкого положения был тем не менее вскоре найден. И этим подпольщики были обязаны еще одной советской женщине — бобруйчанке Лидии Островской.
В доме Александры Вержбицкой, где на нелегальном положении продолжали оставаться Химичев и Дорогавцев, нередко появлялась эта скромная и молчаливая женщина. Незаметно устроившись где-нибудь в уголке, она тихо, чтобы никому не мешать, строчила на ручной швейной машинке.
— Лида — наша давняя знакомая. Живет вместе с сестрой, Ниной Гриневич, — отвечая на вопросы Химичева и Дорогавцева, рассказывала Александра. — Обе — комсомолки. Девушки серьезные и надежные, на таких можно положиться во всем.