Пароль не нужен - Страница 21

Сашенька улыбнулась:

– Максим Максимыч, вы необыкновенно странный человек. Словно девица.

– Это как?

– Очень просто. У вас настроения меняются.

– Да?

– Конечно. То смеялись все утро, а теперь грустите.

– Это я грущу оттого, что вы меня обижаете.

– Я просто боялась пугать Гаврилина. Сегодня я готова идти к чумным.

– Папа уже уехал?

– Ночью.

– Почему вы зовете его по фамилии?

– Люблю его очень…

– Одна здесь теперь?

– Одна.

– У вас родинка на щеке смешная. Нет?

– Это не родинка.

– А что?

– Родимое пятно.

– Оно у вас формой на Англию похоже…

– Не дразнитесь. Когда пойдем к чумным?

– Не надо ходить к чумным.

– Боитесь?

– Еще как!

– Одна пойду.

– Водку пить сможете?

– После?

– И после, но главное – перед.

– А у вас виски седые.

– Это я подкрашиваю. Чтобы казаться элегантным, как английский капитан.

– Вот и неправда. Я знаю, как подкрашиваются.

– Разве так не похоже?

Сашенька остановилась и внимательно оглядела виски Исаева.

– Обманщик.

– Обманщик, – сразу же согласился он и повторил. – Обманщик.

– Максим Максимыч?

– Ау?

– Вы зачем живете в Гнилом Углу?

– Мне там нравится.

– Зачем же вы ко мне звоните, если у вас, говорят, есть японка – красивая гейша, и глаза у нее, как вишни.

– Кто это говорит?

– Секрет.

– Приходите в гости, я вам ее покажу.

Сашенька вспыхнула, отвернулась:

– Показывают вещи, Максим Максимыч.

– Тоже верно. Где будем обедать?

– Я – дома.

– Вы же обещали побыть весь день со мной.

– Вам этого очень хочется?

– Не то чтобы очень, но во всяком случае…

– Лучше вы уходите, Максим Максимыч, а то я вам тоже стану дерзости говорить, а вы старый…

– Отомстила! – улыбнулся Исаев и весело, с издевочкой посмотрел на Сашеньку. Глаза у него все в сеточке мелких морщинок. Такие морщинки у глубоких стариков бывают, а Исаев-то молодой, двадцать два ему всего, двадцать два.

Гиацинтов вызвал к себе полковника Суходольского и Пимезова, походил по кабинету, потом надолго задержался у окна – в задумчивости и грусти. Вздохнув, сказал своим помощникам:

– По моим сугубо приблизительным подсчетам, в городе осталось еще человек девятьсот из активного большевистского подполья. Это именно та масса, которая хоть и не занимает посты в партийной олигархической системе, но тем не менее определяет успех или провал революций и баррикад. Мы не можем чувствовать себя победителями до тех пор, пока эти люди не выявлены и не ликвидированы. Для этого мы осуществим первый этап акции «Золотая рыбка». Прошу вас подготовить мне проектик скорбной заметки.

План Гиацинтова был точен. В газете должно было появиться объявление о выдаче тела большевистского лидера Васильева, скоропостижно скончавшегося в тюрьме «от сердечного приступа». Во-первых, оставшиеся на свободе подпольщики не поверят в «сердечный приступ». Всем им известно, как допрашивают у Гиацинтова. Во-вторых, люди полковника сегодня же умело распространят версию о том, как зверски пытали Васильева, причем версия эта будет распространена через секретных сотрудников контрразведки именно в рабочих районах. А поскольку руководство, основное ядро ревкома, арестовано, среди оставшихся на свободе рядовых членов партии возобладают эмоции, а не рассудок, и они, бесспорно, организуют торжественные похороны своему товарищу. Этого и ждет Гиацинтов. Как только похоронная процессия тронется по городу к Эгершельдскому кладбищу, там, вокруг церковной ограды, уже будут стянуты войска «для обеспечения порядка». А чтобы порядок нарушить, два агента выстрелят в солдатские спины: самая обычная провокация. Солдаты ответят. Толпа – на прорыв, это уж понятное дело. Вот и начнется настоящая пальба. Человек триста положат на могилки, а остальные притихнут. Вот только тогда можно будет считать тыл хоть в какой-то степени обеспеченным на ближайшие месяцы: наступление на красных не за горами.

И назавтра в редакцию ванюшинской газеты пришел маленький, пыльный, неприметный человек. Он передал в отдел объявление: «Скорбный листок», извещающий всех родных, близких и друзей «коммунистического лидера» Васильева о его кончине, наступившей во время прогулки в здании контрразведки, на Полтавской, 3.

– Вы, пожалуйста, на первую страничку поместите, – попросил пыльный, неприметный человек, назвавший себя дальним родственником жены умершего, – чтобы все прочитали про наше горе.

Под стопку бумаги осторожно кладется пять долларов. Заведующий отделом величественным жестом спрятал деньги в жилетный карманчик, заметив:

– Вы неуч в нашем деле. Если я помещу ваше объявление на первой полосе, значит, я взяточник и недобросовестный человек. На первой полосе самый залежалый товар рекламируется, самые скучные новости подаются. А вот четвертую полоску, да еще петитом, но под заголовочком: «Не месть, а кара», или: «Она его настигла на допросе» – прочтет весь город.

– Нет, вы про то, что он на допросе, того… Вы не надо, это ни к чему…

– Так что же вы предлагаете?!

– Что вы, что вы! Я ничего. Это вы очень заманчиво-с предложили: «Она его настигла». Только без упоминания, что, мол, на допросе.

– А вы чего боитесь? Пусть жандармы боятся, а вы родственник, вам как раз на этом поиграть. Нам – реклама, вам – соболезнование.

Человек сделал быстрые глотательные движения, мучительно соображая, как поступить.

– И потом, – продолжал заведующий, – что значит «она его настигла»? Если жена настигла мужа с любовницей, так это в наши дни никого не поразит. А если муж настиг ее с другим, так это даже занятно, что она, стервь, врать будет. Наверняка станет убеждать, что он ее изнасиловал.

– Это точно, – вздохнул человек, – все бабы суки. Так, значится, какой будет заголовочек?

– «Загубили, суки, загубили!»

– А кто кого изволил загубить-с? Не получится ли петрушка с морковкой?

– Что вы такой пришибленный? Словно боитесь чего. У вас-то свои предложения есть?

– У меня своих предложений нет. Я бы попросил вас подождать, мы с родственниками посоветуемся.

– Тогда в завтрашний номер не пойдет.

– Нет, в завтрашний надо обязательно чтоб попало, а то уж он сколько лежит…

– Кто?

– Нет, никто, это так у меня что-то от горя отдельные слова вылетают. Давайте напишем просто и со скорбью: «Прощай, дорогой».

– Ладно, – согласился заведующий. – Напишем.

После ухода посетителя заврекламой снял внутренний телефон и начал диктовать:

– Василь Василич, пошла шапочка: «Загубили, суки, загубили!» Первая фраза крупно: «От тюрьмы, как и от сумы, никуда не спрячешься, разве что только в новый ресторанчик при магазине Юлия Бриннера». Бриннер просил прорекламировать – деньги уже перевел. А дальше валяй про помершего большевика. Обнимаю тебя.

На веранде, уходившей тонкой стрелой в залив, сидели Исаев и жокей Аполлинарий, которого все зовут Аполлинэр, а близкие друзья – Ляля. Он размазывал пьяные слезы по щекам, часто икал. Говорил невнятные странности, глотая шипящие согласные, – ничего разобрать невозможно. Потом он уронил голову на грудь – резко как актер при выходе на поклон, подался вперед и всхрапнул – Ляля засыпает мгновенно.

Отодвинувшись от уснувшего Аполлинэра, Исаев откинулся на спинку стула, устало протянул руки вдоль тела и глубоко вдохнул йодистый океанский воздух. Сейчас, в ночи, когда единственный его собеседник спал, вокруг никого нет и не надо ни с кем поддерживать праздный разговор, отчетливо было видно, как устал Исаев.

Все прошедшие недели он провел в обществе Ванюшина. Тот был в состоянии какого-то суетливого восторга, помногу пил и требовал, чтобы наравне с ним пили все окружающие. Вызывал он и Гиацинтова, и они играли в две гитары старинные романсы. Под утро, пьянея, Ванюшин начинал ругать полковника «жандармом и кровопийцей». Гиацинтов, продолжая молча играть на гитаре, понимающе смотрел на Исаева, и они улыбались друг другу.