Парижский антиквар. Сделаем это по-голландски - Страница 5

Поглаживая золоченый резной подлокотник своего кресла, Колесников некоторое время вопросительно смотрит на меня. Здесь мне приходится ступать на путь, направления которого я и сам толком еще не знаю. Отсюда задушевность тона и проникновенность взгляда прямо в зрачки собеседнику, который предупреждает мои вопросы и осторожно интересуется:

— Чем занимаешься?

— Да, знаешь, на государственной службе. Здорово у тебя тут. Интересное это дело — торговля антиквариатом.

После почти незаметной паузы, Колесников снова спрашивает:

— А на какой именно государственной службе?

Любопытство — порок невеликий, но идти на поводу своего приятеля я не могу. Поэтому этот вопрос просто игнорирую и вместо ответа снова спрашиваю:

— Сколько же может приносить ввоз картин из Европы в Россию? Наверное, немало, если таможню не платить. Только дело рискованное, не дай бог, поймают.

Колесников поджимается в кресле. Самое время перейти к цели моего визита.

— Понимаешь, старик, мне необходим повод для контактов в русской общине в Европе, прежде всего во Франции. Насколько я знаю, эта среда тебе знакома. Ты ведь регулярно ездишь туда по своим делам, верно?

Колесников молча пожевывет ртом, прихватывая верхней губой край рыжей бородки. Взгляд у него становится отсутствующим. Он достаточно сообразителен, чтобы понять — дружба дружбой, но упоминание о его частых поездках в Европу далеко не случайно. Антиквариатом-то торгуют многие, а вот проблемы возникают преимущественно у тех, кто неосторожно привлек к себе внимание спецслужб. Так что может оказаться проще откупиться единовременным сотрудничеством, чем испытывать на себе последствия недоброжелательного внимания органов. Тем более это нужно Колесникову, который постоянно возит в Россию купленные на аукционах Сотбис картины. Прибыль от подобных операций может составлять до тридцати процентов, но для экономии на огромных ввозных пошлинах приходится каждый раз давать взятки таможенникам. Так что мой собеседник, он же старинный приятель, относится к многочисленной категории российских дельцов, которые постоянно ходят под статьей Уголовного кодекса.

Наконец Колесников протяжно вздыхает и спрашивает:

— Ну и чего ты от меня хочешь?

Сакраментальный вопрос. Сколько раз и в скольких вариациях за время своей работы в разведке я его слышал! Подходили мы к нему разными путями, но почти в каждом случае мой собеседник произносил эту фразу трудно, а часто с усталой злобой. Такое балансирование между дружеской просьбой о помощи и неприкрытым шантажом постепенно входит в привычку и с годами дается все легче. Что очень печально. Но понимаешь это только со временем, когда перестаешь «купаться» в работе.

С моим университетским приятелем сложные психологические этюды мы разыгрывать не будем. Он очень хочет как можно скорее от меня избавиться, и для этого готов поиграть в сотрудничество.

— С кем из торговцев антиквариатом из числа наших соотечественников ты советовал бы установить связи, скажем, в Париже?

— Советовать-то я могу что угодно, но вопрос в том, будут ли они с тобой разговаривать. Скажем, Завадская, известная как крупный знаток и коллекционер русской живописи, без рекомендации просто тебя не пустит на порог. Особенно, если, не дай бог, узнает о месте твоей работы. Попробуй, конечно, выйти на нее по своим каналам.

Колесников называет еще пять-шесть имен, большая часть из которых мне уже известна. Но по некоторым персонажам мне нужны уточнения.

— А что ты думаешь о Бортновском?

Колесников впервые за время нашей беседы оживляется.

— Ты понимаешь, имей я такое реноме, как он, давно бы уже утопился. А тот ничего, живет, и довольно неплохо. Он весьма удачливый торговец, в нашем деле разбирается. А вообще я не советую тебе с ним связываться. У Бортновского, как бы это сказать, пониженное ощущение опасности. Он имеет привычку обманывать окружающих, не осознавая, что за это бывает. Обманывать автоматически, то по мелочам, то по-крупному. Поэтому он при определенных обстоятельствах может быть просто опасен для тебя. У него и приятель был такой же чумовой, некий Гутманис, предприниматель из Риги. Они вывозили из России цветные металлы, занимались торговлей необработанными драгоценными камнями, естественно, нелегальной. Этот Гутманис в конце концов доигрался: с год назад расстреляли в его же собственной машине.

Все это я знаю и без Колесникова. Сейчас меня интересует совсем другое.

— Мне нужен выход на Бортновского.

Колесников снова задумчиво жует нижнюю губу с частью бороды.

— Бортновский сейчас должен продавать в Париже несколько работ Челищева, Родченко и Ларионова. Неплохие вещи. Сошлись на меня, прикинься покупателем. Будет повод для беседы. Да, еще у него есть Коровин.

— Коровин какого года?

— Двадцать пятого.

— Пусть оставит себе. Поздний Коровин мало кого интересует.

Колесников одобрительно кивает:

— Согласен. Но вообще, чаще прикидывайся дураком — люди нашей профессии любят чувствовать себя умными.

Колесников ошибается — это правило носит универсальный характер и распространяется не только на торговлю антиквариатом. В случае необходимости бодрая придурковатость легко становится частью моего существа. Но это и хорошо — людям нравится чувствовать себя умными, и в этом счастливом состоянии они чаще делают ошибки.

— Последний вопрос перед тем, как я уйду, так сказать, освобожу тебя от своего присутствия. Тебе в Париже не приходилось сталкиваться с антикваром по фамилии Лоран? У него небольшой магазин на рю де Лилль.

После очень короткой, почти неуловимой паузы Колесников сокрушенно разводит руками:

— Не знаю, старик, такого. Всяких людей встречал во Франции, но этого — нет. Может, нас и знакомили где, скажем, на каком-нибудь антикварном салоне. Но разве всех упомнишь.

— Конечно, не упомнишь. Спасибо тебе огромное за помощь. Будь здоров.

И, тепло улыбнувшись своему старинному приятелю, я покидаю его магазин.

Все, абсолютно все врут. Верить нельзя никому. Колесников по неведомой причине солгал, что не знал Лорана, а механик обманул, сказав, что отремонтировал генератор. А тот работает еще хуже, чем до ремонта, и аккумулятор садится на глазах.

Вполголоса ругаясь, прижимаюсь к бровке и открываю дверь машины. В этот момент сзади слышатся визг резины и резкие сигналы клаксонов. Понятно: кто-то кого-то подрезал. Ничего удивительного. В Москве каждый едет туда, куда ему нужно, а не куда дозволено правилами. Водителю вон той синей «шестерки» потребовалось встать у обочины, он и поехал поперек движения.

А я как раз наоборот, снова вливаюсь в поток машин на Садовом, чтобы направиться на юго-запад Москвы. Следующие минут двадцать твержу себе о необходимости сосредоточиться и вести машину неторопливо и аккуратно в окружении сонма потенциальных убийц. И постоянно поглядывать в зеркала, чтобы чувствовать дистанцию с другими машинами. С этой справа, с этой слева, и этой…

А вон та синяя «шестерка» сзади мне знакома. Это она ездит не вдоль улиц, а поперек. Проходит еще минут десять, но «шестерка» все так же неотвязно следует за мной, оставляя между нами две-три машины.

Ну что ж, на работу я все равно опаздываю, так что терять мне нечего. На Смоленской площади сворачиваю к Бородинскому мосту и, не доехав до него, круто направо вниз к набережной. Заправляю машину, курю у обочины, разглядывая через реку шпиль гостиницы «Украина». Просто сижу в машине, не курю и не разглядываю.

Все это время синяя «шестерка» то тащится позади, то послушно стоит поодаль. Крутым переулком возвращаюсь на Садовое, после нехитрых маневров сбрасываю хвост на светофоре и направляюсь на юго-запад к комплексу наших зданий. Остается гадать, где меня будут ждать в конце рабочего дня.

Для простоты исключим возможность слежки со стороны милиции. В равной мере маловероятно, чтобы за меня опять взялась наша служба безопасности. ФСБ и наши по преимуществу работают на другом уровне, и в этом случае я бы уж точно хвост не заметил. Что бы ни говорили Авилов и его коллеги, а работать они умеют.