Париж с изнанки. Как приручить своенравный город - Страница 48

В фильмотеке «Форума» собрано более 7000 фильмов, и самый старый датируется 1895 годом. Так что киноманы могут отправиться либо на просмотр новейшего блокбастера, анонсируемого в журналах, либо просто спуститься под землю и заказать приватный просмотр любой киноленты из каталога. В Salle des Collections^[251] установлены индивидуальные экраны и диваны, где влюбленные парочки могут посмотреть лав стори, прижавшись друг к другу (хотя даже в Париже существуют пределы дозволенных объятий). Есть и маленькие салоны, где могут собраться до семи человек и устроить коллективный просмотр. И по вечерам, после половины восьмого, все это бесплатно. Да, Париж предоставляет легальное видеопиратство – с комфортабельными диванами. 11. Искусство

Le fou copie l’artiste. L’artiste ressemble au fou.

(Сумасшедший копирует художника. Художник сам напоминает сумасшедшего.)

Андре Мальро, писатель, бывший министр культуры Франции

И при чем здесь лувр?

Париж – родина импрессионизма и кубизма, да и вообще всегда был приютом для многих художественных «измов». В этом городе Пикассо вырос из одаренного подростка в гения модернизма, Ван Гог превратился из хмурого голландца в яростного француза. До Первой мировой войны в любом парижском café посетителей осаждали художники, и было практически невозможно отказаться от портрета кисти будущего гения, который просил за него всего лишь стакан абсента. Если коротко, Париж настолько артистичен, что даже Мона Лиза решила обосноваться именно здесь.

Во всяком случае, город стремится поддерживать именно такой образ. Многочисленные художники и галереи изо всех сил стараются убедить нас в том, что в Париже все так же кипит художественная жизнь, как это было в период с 1870-х по 1920-е годы, когда Моне, Мане, Моризо, Матисс, Модильяни и Ко творили настолько продуктивно, что казалось, Париж может столкнуться с нехваткой чистых холстов. На самом деле это скорее миф, и те золотые времена были далеко не сытыми. В начале своего творческого пути практически все известные художники Парижа XIX и начала ХХ века оставались незамеченными и непризнанными.

Когда в начале 1850-х годов Гюстав Курбе впервые выставил в Париже свои картины, его попытки творить в стиле реализма шокировали и публику, и критиков. Они желали видеть картины, изображающие принцев и героев, сюжеты из легенд и исторические сцены, но Курбе мог предложить им только обычных людей – не аристократов и не полубогов, а самых что ни на есть земных. На его полотне «Купальщицы», написанном в 1853 году, две толстухи: одна выходит из реки или озера, а другая снимает чулки и готовится нырнуть. Зрители были поражены безвкусицей обнаженных натур, их полными ягодицами и грязными босыми ногами, которые стали символом безнравственности. Грязь сама по себе ничего не символизировала, для Курбе это был всего лишь ил на берегу реки, однако публика не привыкла к такому натурализму.

Другие художники, в их числе и Эдуард Мане, пошли по следам Курбе, за что и поплатились: артистический истеблишмент отвернулся от них. В 1863 году многим художникам отказали в выставке работ на Салоне, ежегодной парижской ярмарке искусств, и тогда они, с благословения Наполеона III, который считал, что общество имеет право выбирать, что ему нравится, организовали альтернативную выставку – Салон отверженных. Выставка оказалась крайне неудачной, зато у критиков был настоящий праздник. Один из них назвал картины «грустными и абсурдными», но добавил, что «за одним-двумя исключениями, в остальном все так нелепо, что впору хохотать, как на фарсе в Пале-Рояль» (где, напомню, находился театр «Комеди Франсез»).

Спустя пятнадцать лет критикам пришлось пережить новый шок. Молодой человек по имени Клод Моне, которого освободили от военной службы после брюшного тифа, на радостях, что остался жив, начал выражать свой восторг в зарисовках всего, что видел перед собой, в основном на улице, а не сидя в тесной студии. Сознавая скоротечность жизни, он чувствовал потребность писать картины быстро, фиксируя каждый миг, и предпочитал заканчивать свои полотна сразу же, не откладывая их на потом. Из-за этого его картины выглядели поспешными и размытыми. Взять хотя бы «Впечатление: Восход солнца». В гуще сине-зеленого тумана угадываются лишь мачты, краны и дымовые трубы порта Гавр. В середине полотна проступает черный силуэт. Кажется, это лодка с двумя гребцами, хотя возможно, что и морж, плывущий на спине. И надо всем этим зависает яркое оранжевое пятно – солнце. Нет тонких цветовых переходов, нет гобелена рассвета, переплетающегося с облаками, – это просто пятно.

Сегодня картину Моне считают шедевром, но в 1874 году, когда она была впервые выставлена, художественный критик (и неудавшийся художник) Луи Леруа буквально разнес ее в пух и прах в сатирическом журнале «Лё Шаривари» (Le Charivari), небрежно обронив фразу, что Моне и его друзья вообще не умеют рисовать, и заклеймив их хлестким прозвищем Impressionistes.

В 1876 году, на втором открытом показе работ художников новой волны, критик пошел еще дальше:

«Улица Пелетье – это улица несчастий. В галерее Дюран-Руэля только что открылась выставка, на которой якобы выставляют картины. Я зашел, и передо мной предстало жуткое зрелище – пять или шесть сумасшедших, среди которых одна женщина, собрались, чтобы продемонстрировать свои работы. Я смотрел на людей, которых трясло от смеха при виде их картин, но мое сердце разрывалось. Эти так называемые “художники” считают себя революционерами. Они берут холст, наносят на него беспорядочные мазки и затем подписывают его. Это полный обман, сравнимый с тем, как если бы обитатели сумасшедшего дома подняли с дороги камни и решили, что нашли алмаз».

Владелец галереи, Поль Дюран-Руэль, был настолько расстроен тем, что Париж не воспринимает творчество импрессионистов, что начал продавать их картины в других городах, открывая выставочные залы в Лондоне, Брюсселе, Вене и Нью-Йорке, ежемесячно выплачивая заработную плату Моне, Огюсту Ренуару, Камилю Писсарро, чтобы те не голодали.

И лишь в начале ХХ века парижских художников стали признавать на родине, но это признание было скорее заслугой частных коллекционеров, по большей части иностранцев, которые приезжали в Париж, чтобы купить полотна импрессионистов за бесценок.

Тем временем у нового поколения художников, включая Анри Матисса и недавнего иммигранта Пабло Пикассо, судьба складывалась не лучше: над ними насмехались за «детский» стиль полотен. Сами же художники безнадежно обивали пороги богатых эмигрантов, к примеру Гертруды Стайн, писательницы и наследницы. Они ходили к ней на ужины и коктейльные вечеринки, надеясь продать полотно, чтобы окупить аренду студии, но главное – оно будет висеть в доме Гертруды, привлекая внимание ее состоятельных друзей.

И снова бо́льшая часть парижского художественного истеблишмента отвернулась от местных талантов, заявляя, что такие люди, как Матисс, создают мусор для доверчивых американских туристов.

Все это звучит ужасно, но кто-то возразит, что, по крайней мере, импрессионисты, постимпрессионисты, кубисты, дадаисты, сюрреалисты и прочие новые «исты» крепчали в этой борьбе. Противостояние придавало им сил и целеустремленности, побуждало оттачивать мастерство, чтобы уже никто не мог усомниться в их гениальности.

Сегодня, по моему скромному мнению, парижское искусство как движение находится в застое. В центре внимания – художник, а не само искусство. Конечно, так было и с Пикассо, но он был настолько продуктивным и новаторским, что культ личности просто не успевал проникнуть в двери его студии. Хотя для некоторых современных парижских художников главное все-таки личность. Для них искусство – это moi^[252]…

Посмотрите на мой пупок

Парижанка Софи Каль превратила свою жизнь в искусство. Софи интеллектуалка, а потому выступает с умными идеями. Так, в начале 1990-х годов она организовала выставку фотографий пустых мест на стенах музеев, оставшихся после кражи картин. Да, идея забавная, но больше похожая на шутку. Ну, увидели вы одну фотографию опустевшей стены, какой смысл смотреть другие?