Папоротниковое озеро - Страница 2

Изменить размер шрифта:

«Какие-то люди уже дачки построили, — с отчужденным удивлением равнодушно подумал он. — Давно ли война кончилась, а вот уже люди на дачу ездят. Самовары греют… Чудно!..»

В городе Тынов не был давно, целый месяц, пожалуй, и теперь без всякого любопытства сквозь пыльные стекла автобуса смотрел, как появляются первые бревенчатые домишки и переулки, поросшие травкой. Потом стали попадаться крепкие, старинной стройки, дома каменного города. Посчастливилось этому городку, война не докатилась, не коснулась его, и, когда проезжаешь главной улицей на автобусе, тут не увидишь ни развалин кирпичных степ, облизанных черными языками копоти, ни высоких печных труб среди мусора и бурьяна — унылых надгробных памятников некогда живым домам.

До чего же снаружи все выглядит удивительно благополучно, — думает он, — и все это только снаружи, потому что ничего нам не видно внутри. Ни в человеке. Ни под крышами этих домиков. Осколки каких взрывов долетали сюда, за тысячу верст, и дотлевают теперь там внутри, какие пожары обуглили, изранили, обожгли жизнь вот этой угрюмой женщины, что с какой-то печальной добросовестностью внимательно наклоняет кривой носик старого чайника, поливая горшочки с цветами, прильнувшими к пыльным стеклам маленького окошка домика.

Автобус после коротенькой остановки дернулся, качнулся и загремел дальше.

В кафе «Северное сияние» было еще безлюдно, только трое подвыпивших посетителей за столиком в углу бестолково горланили, дурашливо потешаясь друг над другом.

— По-твоему так получается, что оно есть как бы собака? Ты так определяешь! А? А на что собаке юбилей? Это ей на что, а? — захлебываясь со смеху, тыкал пальцем в соседа горбоносый рыжий мужик.

— Юбилей? Юбиле-ей? — всплескивал в изумлении руками другой, у которого очень толстощекое лицо как рамкой обведено было круглой черной бородой. — Какие ей могут быть юбилеи, когда она за забором у Лабазникова бегала?.. Виноват, это я оговорился…

— Вот и поздравляем! Опомнился!

— Ничего не опомнился! За забором! У Лазебникова, не Лабазникова! Это точно! От морда! Толще моего! — он надул щеки и вытаращил глаза, показывая, какая морда.

Третий собеседник, улыбчивый и вялый, горячо поддакивал обоим по очереди, приговаривал примирительно:

— Это все пра… правильно. Мордастая? Да, да, такие мордастые бывают! Ага!

Тынов подошел к стойке и поздоровался.

Буфетчица Дуся, не отвечая, молча смотрела на него и сдержанно улыбалась.

— Присаживайтесь на место, вас обслужат! — Тут, конечно, никого не обслуживали, так что это прозвучало весьма иронически.

Она демонстративно отставила в сторону начатую бутылку и открыла новую. В мерочный стакан налила водки, по знакомству гораздо выше нужной отметки ста пятидесяти граммов, сковырнула пробку с пивной бутылки, вышла из-за прилавка и сама отнесла ему на столик. Все улыбаясь, подождала, пока он не выпьет. Юбка у нее была по моде — короче не бывает. Ноги по-летнему голые, загорелые, тоже модные, с узкими коленками. Усаживаясь напротив него за столик, она для элегантности еще слегка поддернула юбчонку, защипнув ее двумя пальцами.

— Долго, однако, пропадаешь, — сказала весело, но как бы презрительно кривя губы, так, что похоже было — она действительно рада его видеть. — Меня-то хоть вспоминал?.. Снюсь я тебе в твоей берлоге хоть когда? Признайся!

— Снюсь! — он согласно мотнул головой. — Сню-усь? А какая она бывает, эта «снюсь»?

— Ты холодной маской прикрываешь настоящие чувства. Вот и все.

— Я их, знаешь, все больше таю.

— А что? И таишь. Нечаянно правду сказал.

— Таю. Таю и снюсь! — Он засмеялся, чувствуя, как побежало тепло по телу.

— Уж передо мной-то не представляйся, будто выпил. Тебе и подобная доза что моська слону.

За столиком в углу, после краткого затишья, пока наливали стаканы, с новой силой вспыхнул хохот и спор. Горбоносый рыжий Хвазанов вдруг прозрел, узнал Тынова, помахал ему рукой, в изнеможении отваливаясь на спинку стула от распиравшего его смеха.

— Он уморит меня, этот! Объясняю ему. Напечатано! Черным по белому! Ей был юбилей объявлен. И портрет видел. Сидит в шляпке. Сколько-то-летие со дня…

— Слыхали? Это у Лабазникова… За забором, в шляпке!

— Ты у Лазебникова говорил!

— А хоть бы и… зебникова!

— Выражаться у меня — сейчас на улицу! — равнодушно прикрикнула Дуся и, глянув через витрину, вдруг рассмеялась: — Эй вы, опричники! Расселись тут. Вон за вами по всей улице бегают, собирают вашу шайку. Мотайте-ка поживей!

Трое торопливо повскакали с мест, опрокидывая стулья, напяливая в рукава долгополые красные кафтаны, нахлобучивая колпаки.

— Чего это мужики как приоделись?

— В опричники, что ли, нанялись или в ушкуйники? Черт их разберет. На радостях первую получку пропивают. Кино приехало.

Наш город снимать. Навезли всякого хламу-барахла. Один только ты и не знаешь.

— То-то я видел, белых коней ведут куда-то… Тыквы какие-то на площади навалены, это все они, что ли?

— Они, они! У церквушки — знаешь, Никола на колышках? Ну, где канатная мастерская? — по куполу на брюхе ползают. Знаешь чего? Крест обратно ставят!.. Тоже для съемок… Ты еще примешь? Или погодишь? На вопрос мне так и не ответил.

— Ну и что? Старушки теперь крестятся?

— Старушки сами сымаются. Твой дружок Наборный изо всех щелей беззубых старичков повытащил, мужиков в бояры одели, шапки меховые напялили во-от такие! Сымают всех подряд. Толкучку собрали у пристани.

— Ладно, я сейчас к нему зайду в редакцию.

— Да он и сам на пристани теперь целый день околачивается. Со съемщиками.

— Ну так я на пристань. А мешок у тебя останется. Пока, снюся!

— Свинья, — сказала она ему вслед. — Кабан бессовестный. Снюсю придумал какую-то, — и засмеялась.

Действительно, большая, многолюдная съемочная группа со всякой техникой: лихтвагеном и тонвагеном, ветродуем и даже приданным ей маленьким самолетиком — нагрянула в старинный северный городок — снимать Древнюю Русь, былину какую-то. Городок выбрали для экспедиции потому, что были в нем, кроме бедных обветшалых церквушек, старинный белый собор Фрола и Лавра, на зеленом пригорке над рекой: толстые каменные арки старинного гостиного двора и широкая река с удобной пристанью. Кругом дремучие леса, а в городе электричество и пустующее до начала учебного года здание новой школы, очень удобное для размещения экспедиции.

Картина намечалась довольно пышная, конечно, цветная и с некоторым размахом. Всего несколько лет прошло с того дня, как кончилась война, и людей тянуло на все нарядное, цветное, яркое и праздничное — непохожее на военную серость и скудость.

С прибывшей баржи вывели по мосткам шесть белых цирковых коней и выгрузили множество ящиков с костюмами: кафтанами, боярскими шубами и всякой чудной бутафорией: связками красных копий, алебард и особенно всех удививших пустотелых желтых тыкв!

Тут же баржу спешно начали переоборудовать в древний корабль: поставили мачту, пристроили острогрудый, выпуклый нос с коньком на верхушке и облицевали щитами борт с одной только стороны, потому что другой все равно во время съемки не будет виден.

Помрежи побежали по домам набирать массовку: колоритных старичков с беззубой улыбкой, старушек с особенно морщинистыд ми лицами, бородатых мужиков, смешливых девиц. Труднее всего было с мужиками (их почему-то именовали ушкуйниками). К счастью, в последний момент помрежи обнаружили целую партию, человек пятнадцать, мужиков с лесоразработок. Они слонялись около пристани без дела, дожидаясь парохода. Сначала они только отмахивались лениво, отшучивались, а потом вдруг сдались и с хохотом, подбивая один другого, чуть не силком затаскивали в общую кучу еще упиравшихся, повалили разбирать кафтаны, шлемы и копья.

Позже всех вместе с режиссером и оператором в город прибыла Марина Осоцкая, молодая актриса, игравшая в картине главную роль былинной древнерусской княжны.

Оригинальный текст книги читать онлайн бесплатно в онлайн-библиотеке Knigger.com